Не измени себе

2    Борис согласился: ему хотелось посмотреть, как рабо­тает Чулков.

Чулков повел Бориса к себе в «мастерскую». Для мас­терской Чулков выпросил ветхий сарай, принадлежавший институту.

Странное впечатление производили скульптурные за­мыслы Дениса. Все фигурки, вылепленные из пластилина, были гротескными, но было в них что-то притягательное, привлекающее остротой видения. Особенно поразил Бориса скульптурный портрет доктора Хачатряна: огромный чуб, широкий лоб, длинный тонкий нос, лицо разгневанное, а длинные руки прижимают к груди вырывающегося ребен­ка в образе Дениса, в галифе, гимнастерке, сапогах и даже с трубкой в зубах.

Дроздов хохотал над Хачатряном.

—  Здорово схватил его… Самую сердцевину, — ответил Борис. — А Размик видел?

—  А как же? Чуть мне дырку в голове не проделал за портретное сходство.

И вдруг Дроздов удивленно остановился у портрета зна­комого ему человека. Особенно были знакомы рваный шрам на голове и в глазах подчеркнутая неистовость. Этого человека он знал наверняка. Почему Чулков сделал его порт­рет в гипсе? Гипс для него пока еще роскошь, и немалая, об этом Борис уже знал. Выходит, дорог Чулкову этот че­ловек? Постой… Он говорил, что его названый отец «на высокой должности человек», «к высшей школе прямое отно­шение имеет». Так это же Зеленков Иван Иванович. Точно он. Замминистра. С ним разговаривал Борис перед несчаст­ным случаем, он предлагал ему тогда ехать в институт в своей машине. Борис ошалело покачал головой. «Ну и стечение обстоятельств». Его нестерпимо потянуло к остав­ленным делам.

—                 А сколько все это… — Дроздов сделал округлый! жест, — займет времени?

—      Все ясно. Мой друг решил под удобным предлогом отделаться от хворого и тощего скульптора. Не так ли? — Острый взгляд Дениса будто пронзил Дроздова насквозь.

Борису стало неловко.

—      Нет, Денис. Дело не в этом, домой захотелось не­стерпимо. Мне через две недели уезжать. Успеешь?

—      Если по одному часу в день, то за неделю… Это по самым скромным запросам. И учти. Никакой гарантии, что изваяю для бессмертия. Скульптор я всего только начинаю­щий…

—      Но уже с немалыми задатками и большим самолю­бием…

Борис сам умел работать — и ему нравилось, как рабо­тает Денис: с увлечением и страстью. Левая рука у него быстро уставала, как, впрочем, видимо, и левая нога, по­этому Чулков работал сидя. И раз от раза больная рука действовала все более уверенно.

Борис с удивлением заметил, как под пальцами Дениса стал вырастать его подбородок: неужто подбородок выра­зитель его характера? Между тем день ото дня портрет все больше прояснялся. Конечно, это был он, Дроздов, и все же настораживали и какие-то незнакомые ему черты.

Сам о себе Денис говорил неохотно, как-то отрывочно. В первую их встречу Чулков показался ему более откро­венным и доверчивым, теперь будто в раковину спрятался. Борис объяснял это внутренней сконцентрированностью на работе.

И вот наконец настал день, когда Чулков с облегчением сказал:

— Ну вот, Борис Андреевич, основное я схватил. Уж извини… Замучился, наверное?

—      А в чем это основное, Денис, как ты считаешь?

Денис добродушно улыбнулся, и лицо его, бледное, ху­дое, большеносое, стало мягким, лукавым.

—         Что же это вы, товарищ Дроздов, смотрели-смотрели, а так себя и не рассмотрели?

—  Каюсь, товарищ Чулков. Я же первый раз с живым скульптором дело имею…

—  Да какой я скульптор! Леплю, чтобы руку разра­ботать, чтобы побыстрее оказаться среди здоровых лю­дей.

—  Не верю. И верить не хочу: будто я не знаю одер­жимых.

Чулков заметно изменился в лице, — так он разволно­вался. Буря клокотала в его душе, но чем она вызвана, было непонятно. В молчании, которое несколько затянулось, Денис сумел справиться с волнением. Почувствовав это, Борис опять насел на него.

—  Так как же с моим вопросом, Денис?

—  Рассказывать о своей вещи, хвалить ее или корить — автору не дозволено. Зачем же мне нарушать всеобщий за­кон? И другое должен заметить, уважаемый Борис Андре­евич. Если даже ты не понял сути, стало быть, плохи мои дела. Просто из рук вон плохи.

На следующий день Борис уезжал в Москву. Ему не хо­телось оставлять Чулкова в грустных размышлениях, а что Чулков расстроился всерьез, Борис это почувствовал.

— Вообще-то я представляю, что… вернее, о чем ты хотел сказать этой своей работой. Хотел лишь уточнить кое-что… А ты мне целую мораль…

Чулков недоверчиво взглянул на Бориса, вздохнул, но промолчал.

2

А пока Борис Дроздов набирался сил в Пятигорске, произошло событие, круто повернувшее судьбу Вальцова. Газеты, радио, кино — все средства информации в стра­не — заговорили о подъеме целины. Для Ивана Федосееви­ча это событие стало настоящим праздником, в решении этой проблемы и его, пусть и малая, заслуга. На другой же день после официального обнародования постановления о начале кампании по освоению целинных и залежных зе­мель Вальцов попросился на прием к министру и через час, несмотря на образовавшуюся сутолоку в секретариате, был принят.