Не говори маме

— Умница, — шепчу я, пролистывая вниз. Пост был выложен вчера около полуночи, Джон еще не видел моего выпуска о себе самом — я работала над ним до утра, — но ссылку прилежно выложил. Двадцать три репоста, сто сорок три лайка. Комментариев не читаю: навык отработан железно, я даже с подкастом неплохо держалась. Поясняю для Маши: — Он выложил ссылку на мой подкаст. Сам себе яму вырыл. — И устраиваюсь поудобнее. — Не думаю, что смогу сегодня учиться. Еще немного посплю, ладно?

— Про Вику ничего не написал. Как будто ее не было. — Маша встает и начинает одеваться. — Не хочу в колледж. К черту. Ненавижу их всех.

— Не ходи, — разрешаю я из полусна.

— Послушаю новый по пути домой. Предыдущие были… Не знаю, как сказать. Тебе совсем не страшно?

— Отчего?

— Быть тобой.

Я улыбаюсь ее словам. Маша садится на край кровати, и я кладу голову ей на колени. Она перебирает мои волосы — так осторожно, будто боится меня трогать. Быть мной, надо же.

— Я про тебя слышала, по телику говорили. И Савва тоже. Если это важно, то для нас ничего не изменилось. Вообще ничего.

Важно ли?

Как когда я вышла из стоматологического кабинета, измученная долгим удалением, и позвала маму, чтобы она поговорила с врачом. Не помню, почему я осталась в коридоре — она ли не взяла меня с собой или я сама захотела остаться. Там были другие родители и другие дети, только ожидавшие своей очереди, а я — все, герой, и могла теперь сколько угодно рассматривать за стеклом аквариума одинокую серую рыбу. Она вяло шевелила плавниками, зависнув посередине, и смотрела на меня в ответ.

Кто-то позвал меня: «Девочка! Девочка!» Аквариум с рыбой стоял в центре лестничного пролета. Наверху кабинеты, внизу — гардероб и тоже кабинеты. Там, на первом этаже, поставив ногу на ступеньку, он и стоял. Показался мне стареньким, я так и подумала: «Старикашка, старый кашка» — но в пять лет я не умела определять возраст, возможно, он вовсе не был стар. Кашка улыбался мне щербатым ртом, в котором не хватало переднего зуба, и манил к себе рукой: «Иди сюда! Пойдем чего покажу!» Никто из родителей, сидевших перед кабинетами, не повернул головы: сквозь прутья, огораживавшие площадку, виднелись их черные спины. Как будто мы с Кашкой здесь одни, а те, другие, нарисованы на холсте. «Девочка! Девочка!» — повторял он и скалился, потихоньку поднимаясь все выше, а потом мама схватила меня за руку.

Сейчас я чувствую себя примерно так же.

— Поеду. — Мне приходится сползти с Машиных колен. — Заскочу в колледж. Интересно посмотреть, как там обстановка. Напишу тебе.

Я провожаю Машу до двери и возвращаюсь в постель, где меня ждет смутное нескончаемое сновидение, и оно продолжится с того, на чем оборвалось: я иду к Вике, которая сидит в библиотеке, чтобы предупредить ее об опасности и сказать, что в случае чего я не смогу помочь.

«Индиан Тоник» наносит последний удар

— Видел пост.

— Хм, — говорю я, потому что сок из вскрытого апельсина попадает мне прямо в глаз.

— Ты его выбесила.

Раздобыть мякоть апельсина без ножа — не слишком простая задача. Я с ней справляюсь, но в руках у меня оказывается нечто скукоженное и жалкое. Савва, впрочем, не брезгует.

— А я выпуск записала! — И правда, что означает этот ничтожный пост в сравнении с моей ночной работой? Но Савва почему-то не радуется вместе со мной. Он и раньше-то не казался оптимистом, а сейчас, когда он на больничной койке, от него волнами расходится ощущение беды.

— Выпуск, — повторяет он и трет лицо. — Это круто, но сколько человек его реально послушают? Твоя аудитория — да. Френды Джона… Сильно сомневаюсь. Понимаешь, пост вот он — глазами пробежал и все ясно. А до выпуска нужно еще добраться, скачать приложение, найти время… Сколько у тебя там, час? Вот прикинь — час потратить.

— Я всю ночь потратила!

— Ну это ты. У тебя другая мотивация. По-хорошему тебе нужно точно так же выложить тезисы в соцсети.

— Но я…

— Понимаю. Если ты мне доверяешь, могу сделать это у себя. У нас с ним много общих друзей.

Я доверяю. Текст, который я готовила для подкаста, сохранен в избранном в «телеграме», и он улетает к Савве быстрее, чем тот успевает дожевать последнюю апельсиновую дольку.

Мы сидим лицом к лицу, такие нелепые: непонятно, о чем еще говорить, вроде только пришла и уходить неловко, а у него на шее наушники, возле кровати — книга обложкой вверх: Кутзее, «Осень в Петербурге», — и я тут со своей фигней…

Маша пишет: «Про тебя пока все тихо. Все в шоке». И скидывает снимок той самой тумбочки на первом этаже возле гардероба. Сейчас на ней стоит фотография Вики с отрезанным черной лентой уголком.

Я молча разворачиваю телефон к Савве.

— Я не знал. Очень жаль.

— Жаль, — говорю я резче, чем собиралась, — что всем по фигу на два суицида подряд в одной нашей группе.

— Тебя по «санитарам» в суд ни разу не вызвали, а ты хочешь, чтобы кому-то было не по фигу на суициды в Красном Коммунаре.