Не горюй!

Потому что Джеймса в квартире не было.

Он был в другой квартире. В другой постели.

С другой женщиной.

Безумием было с моей стороны думать, что я смогу вернуть его только потому, что мне хотелось, чтобы он вернулся. Наверное, я спятила, забыв, что он живет с другой женщиной. Что он меня бросил. Боже милостивый, он ведь сказал, что любит другую.

Постепенно я приходила в себя.

Наверное, любой пристойный психиатр сказал бы, что шок от предательства Джеймса был чересчур сильным, чтобы я могла его переварить. Мне было легче представлять, будто ничего не случилось; казалось, если я сделаю вид, что все в порядке, то так оно и будет.

Я села на пол в холодном, темном холле. Сердце, бившееся как птица в клетке, постепенно успокоилось. Руки перестали трястись. Голова обрела способность соображать.

Ни в какой Лондон я утром не поеду.

Теперь я буду жить здесь. По крайней мере, пока.

Я чувствовала себя разбитой и страшно несчастной. После воодушевления, охватившего меня, когда я решила, что могу поговорить с Джеймсом и все уладить, на меня напала такая тоска, какой мне никогда не приходилось испытывать. Тоска величиной с континент. Глубокая, как Атлантический океан. Пустая, как головка Хелен.

Ноги начали замерзать. Нужно было вернуться в постель. Но хотя я чувствовала себя такой усталой, будто мне тысяча лет, я знала, что заснуть мне не удастся. Никогда. Боль от утраты была чересчур велика. А мне отчаянно хотелось заснуть: ведь во сне я перестану ощущать боль.

Как же я жалела, что наша мать не невротик, что она не держит в аптечке в ванной комнате кучу снотворных таблеток, валиума и антидепрессантов. Все было с точностью до наоборот. Она считала нас кандидатами для клиники Бетти Форд, если мы просили пару таблеток парацетамола в случае ангины — больного живота — сломанной ноги — прободной язвы.

— Терпи, — говорила мама, — вспомни о мучениях распятого Христа.

Или:

— Что бы вы делали, если бы не придумали лекарство от боли?

На что она вполне могла полнить такой ответ:

— Распятие на кресте — просто прогулка на скачки в сравнении с этой болью в ухе.

Или:

— Готова до скончания века жариться на сковородке в аду, если только ты избавишь меня от зубной боли.

После этого становилось ясно, что лекарствами у моей маман не разживешься, хотя шансы и с самого начала были невелики. Богохульство мама считала одним из самых тяжких грехов.

Как бы мне хотелось, чтобы моя сестренка Анна до сих пор торговала наркотиками! Чего бы я только не дала сейчас за хорошую дозу.

А так — даже достать в этом доме что-нибудь выпить было весьма проблематично. Мои родители пили мало. И почти не держали алкоголя в доме. Не то чтобы они придерживались такой политики — просто их вынудили обстоятельства.

Дело в том, что, когда они пытались держать алкоголь в доме, благодаря мне, а потом и моим младшим сестрам этот алкоголь очень быстро исчезал.

Мы придерживались следующего принципа: градусов в напитке не может быть ни слишком много, ни слишком мало. Мы употребляли все: от ирландского самогона до шерри-бренди.

Когда я была помоложе и еще не обнаружила, как может действовать на меня спиртное, у нас был хороший бар с множеством напитков. Бутылки чистейшей польской водки соседствовали с литровыми бутылками «Малибу». Бутылки венгерской сливовицы вели себя так, будто им самое место рядом с бутылкой «Сатерн камфорт». В нашем баре о «холодной войне» и не слыхивали.

Понимаете, папа постоянно выигрывал бутылки виски, играя в гольф, а мама иногда приносила домой бутылку шерри или еще какого-нибудь девичьего напитка после бриджа. Кроме того, люди дарили им разные экзотические бутылки, когда приезжали из отпуска. Например, наш сосед однажды презентоват бутылку греческого вина, когда вернулся с Кипра.

Секретарша папы, проведя как-то отпуск за «железным занавесом», привезла нам сливовицу. Это было в 1979 году, и мы с сестрами считали ее очень храброй и долго расспрашивали, не была ли она свидетельницей нарушения прав человека в Венгрии. «Неужели это правда? Они все еще носят туфли на платформе?» — спрашивали мы, округлив глаза от ужаса. А практичная Маргарет интересовалась обменным курсом и спрашивала, сколько можно получить за пачку жвачки. «Сколько пачек мне нужно продать, чтобы купить дом?» — спрашивала она. Эта девица действительно обладала предвидением.

Так или иначе, коллекция спиртных напитков постепенно росла. Так как мои родители почти не пили, а мы, дети, еще не начали, то бар всегда был переполнен.

Увы, те счастливые дни в далеком прошлом.