Не ее дочь

С губ рвутся тысячи ругательств, и хочется произнести их все. Хочется покончить с этим дерьмовым днем и дерьмовой жизнью с этой своей безупречной дочерью на этом дерьмовом дворе.

Эмма останавливается перед Эми, но девочка совсем не похожа на нормального, радостного и благодарного ребенка, готового к ужину. «Да, мама! Что на ужин?» Неужели это так трудно? Почему так трудно сделать то, о чем просят?

Эми слышит, как Ричард на кухне гремит кастрюлями и сковородками, разогревая остатки. Он не придет ей на помощь, она всегда одна разбирается с Эммой, они не объединенный фронт родителей, не команда.

Эми сжимает пальцы на костлявом локте дочери. Так хочется стиснуть его, пока не хрустнет кость.

– Да что с тобой такое? Почему ты никогда не слушаешься? Послушай меня хоть раз!

Эми встряхивает ее, но Эмма не ломается, Эмма никогда не ломается. Она улыбается матери – по-настоящему улыбается! – и решает нарушить молчание:

– Потому что я тебя не люблю, вот почему!

Эмма выкрикивает эту фразу, и теперь все соседи узнают, что собственная дочь ее не любит, только этого не хватало. После стольких лет, пока она кормила Эмму, одевала и присматривала за ней, после нескончаемого молчания – дочь говорит вот это?

Эми отпускает ее локоть и разворачивается. Иди в дом. Поужинай. Оставь ее в покое. Но все не так просто, никогда не было так просто, и Эми поворачивается обратно и нависает над Эммой, выплевывая слова прямо в идеальное маленькое личико.

– Я тоже тебя не люблю. И никогда не любила. Ты знала?

Этот удар, вызов, на дочь как будто не подействовал. Она качает головой и кричит, как никогда прежде не кричала. Но ведь Эми произнесла эти ужасные слова. И их уже не взять обратно, да она и не знает, хочет ли. Пора что-то менять, возможно, сейчас это и происходит. Эми сказала самое ужасное, что может сказать мать ребенку. Ущерб уже нанесен.

Эми влетает обратно в дом, а Эмма бежит за ней, вытянув руки. Наверное, Эми должно быть стыдно, она должна обнять дочь, и они начнут все сначала. Они обе заслужили перемен.

Она оборачивается, всего на мгновение, и видит, что слезы дочери фальшивые, Эми знаком этот деланый плач (когда Эмма хочет игрушку и не получает ее; плач для привлечения внимания или когда она винит Робби в том, чего он не делал), и это настолько оскорбительно, что Эми вскипает и ударяет дочь со всей силы. Ричарда у окна нет. Если бы он это видел, то не потерпел бы.

Рука соприкасается с мягкой щекой Эммы, и кажется, что от удара лицо девочки расколется на две части. Эми отдергивает руку и смотрит на нее, почти ожидая увидеть прилипшие к красной ладони детские зубы.

Вино рвется вверх по пищеводу, но Эми сглатывает и идет в дом. Она молится, чтобы соседей не было поблизости, чтобы дочь перестала кричать, чтобы она могла проснуться, как в «Дне сурка», и начать все заново.

Она переступает через порог и запирает дверь, муж и сын смотрят на нее с одинаково обеспокоенным выражением. Сейчас Эми неспособна посмотреть им в лицо. И посмотреть в лицо дочери. Она судорожно вздыхает, не обращая внимания на резкое жжение в ладони и душащую сердце ярость.

после

Люди одеты в футболки с фотографией Эммы, сделанной в школе полгода назад. Они раздают листовки, носят значки и флажки. Кто за это заплатил? Эми поправила блузку на липкой от пота коже. Макияж, нанесенный кисточкой размером с блин, уже поплыл на подбородке.

Она прищуривается на камеры и прожектора. Зачем они этим занимаются? Зачем вообще семьи это делают? Похититель не вернет ребенка после просмотра передачи. Так для кого все это? Не для них. И не для Эммы.

Защелкали камеры, зашуршали микрофоны, горячие лампы ослепляли. Все это для них, для журналистов, которые как пираньи набрасываются на все человеческие трагедии.

Возглавивший расследование Фрэнк обещал, что запись пройдет быстро и безболезненно. Но она не могла быть безболезненной. Дом перевернули вверх дном, перебрав и описав все личные вещи – расчески, зубные щетки, одежду, обувь, бумаги, имейлы и файлы. Искали под мебелью, у задних стенок ящиков, в машинах. Весь дом засыпали порошком, снимая отпечатки пальцев. Нашли новые следы грязных ног на кухне и на заднем дворе, ведущие к рощице, – единственная зацепка.

На второй день, когда полицейские нашли стопку записей о прошлых жизнях с сеансов терапии, Эми застыла в коридоре. Записи хранились в бардачке ее машины. Полицейские опустили крохотные кассеты в мешок, запечатали его и унесли. Она запаниковала, вспомнив истории и признания на этих лентах и как можно извратить их содержимое и использовать против нее.