Не девушка, а крем-брюле

– Странно как-то, Фанис, – задумалась Эльвира Тимуровна и внимательно посмотрела на дочь: Гулька стояла к ней спиной, отклячив худой зад, обтянутый лосинами. – Первый раз слышу. Она же вроде ни с кем, кроме Василисы, не разговаривает, – старшая Низамова внимательно прислушалась к тому, что щебетала Гульназ. Фразы все, в сущности, были безобидными: про какие-то магнитофоны, про музыку, про завтрашний день. Ничего особенного, но интонация, с какой Гулька все это щебетала, принципиально отличалась от той, с какой она разговаривала вообще. «Мальчик!» – догадалась Эльвира и, чтобы не выдать собственного волнения, посмотрела на свекровь: Хава Зайтдиновна сидела, уставившись в телевизор, где показывали очередной бразильский сериал, и шевелила остреньким подбородком: туда-сюда, туда-сюда.

Дождавшись, когда дочь закончит разговаривать по телефону, Эльвира Тимуровна вышла в прихожую и, подхватив Гульку под локоток, потащила на кухню, не забывая при этом улыбаться. Но Гулька знала цену этой улыбке: по сузившимся материнским глазам она поняла, что та не на шутку встревожена.

– Ты чего? – Гульназ высвободила свой локоть из рук матери.

– С кем ты разговаривала? – строго спросила дочь старшая Низамова.

– Ты подслушивала? – Гулька перешла на татарский.

– Нет, – покачала головой мать. – Но ты говорила по-татарски!

– Я, – девочка подобно матери сузила глаза и резко втянула воздух, – татарка!

– Для этого паспорт не нужен, Гульназ, – Эльвира Тимуровна стала серьезной. – У тебя появился мальчик?

– У меня? – Гулька картинно расхохоталась.

– У тебя, – мать усадила ее на стул, а сама встала рядом.

– Откуда у меня может быть мальчик? – покраснела младшая Низамова, категорически не желавшая произносить фамилии Бектимирова, памятуя странную историю родительского брака и ненависть двух семейств друг к другу. – Это Диляра, – назвала она первое имя, что пришло ей в голову.

– Какая Диляра? – недоверчиво переспросила Эльвира Тимуровна.

– Шарафутдинова, – легко продолжала врать Гулька. – В параллельном со мной учится. Тоже в медучилище идет.

– Никогда не слышала, – пожала плечами мать и села рядом. – Гульназ, – смотрела на дочь строго и одновременно просительно: – Ты уже взрослая. Знаешь, что бывает.

– Что бывает, ани?[8]

– Все ты знаешь, – устало выдохнула мать. – Будь осторожна. Город маленький. Тебя многие знают. Чтобы ни мне, ни отцу не пришлось краснеть.

– Да ладно тебе, мам, – Гулька быстро поняла, что имеет в виду Эльвира Тимуровна. – Я знаю. Это правда Диляра.

– Я верю, – твердо сказала старшая Низамова, и эта твердость в голосе свидетельствовала об обратном: «Кому ты говоришь, глупенькая!» – Диляра – значит Диляра.

– Правда, – поторопилась заверить мать Гулька и выдала себя с головой.

«Врет», – безошибочно определила Эльвира Тимуровна и с опаской подумала, как скажет об этом Фанису. «Потом!» – пообещала она себе. В результате победила женская солидарность: «Не все тайное становится явным. Да и сколько их еще будет. Этих Диляр».

Ночью Гулька ворочалась в кровати с боку на бок, представляя случайную встречу своих родителей с Бектимировым. Она мучилась от сознания, что предает интересы семьи, хотела пить, проклинала себя за слабоволие, проклинала Бектимирова за наглость и в результате заснула, так и не тронув стоявшее рядом с кроватью козье молоко с медом, заблаговременно приготовленное заботливой абикой. «Не будешь пить, титька расти не будет! – пугала внучку Хава Зайтдиновна и с жалостью смотрела на худосочную Гульку, тайком выплескивающую молоко за окно. – Пей!» Именно с этой фразой и явилась она к Низамовой во сне, погрозила пальцем, а потом заговорила голосом Бектимирова про зубные протезы, оставленные в стакане с молоком.

– Стонет! – приподнялась на локте Эльвира Тимуровна, прислушиваясь к звукам, доносившимся из комнаты дочери.

– Спи, – сквозь сон пробормотал муж. – Это во сне.

– Наверное, переволновалась, – предположила старшая Низамова и повернулась к супругу спиной. – Все-таки завтра выпускной.

– Это, блин, не выпускной, а детский утренник! – возмутилась Гулька, истомившаяся на школьной линейке. – Долго еще? – возилась она в строю, смущая одноклассников. – Не могу больше: задолбали! Равнение налево, равнение направо… Ать-два!

Низамова кипятилась, не переставая. И не столько от того, что задержали линейку, долго и многословно говорили, сколько от того, что рядом был Бектимиров. Его присутствие Гулька ощущала физически, хотя тот стоял достаточно далеко и, разумеется, не мог слышать всего того, что она ворчала себе под нос. Но зато он мог видеть, как шевелятся ее губы, как она одним и тем же движением закладывает за ухо непослушную черную прядь, как передергивает плечами и периодически оглядывается в его сторону, стараясь не выдать себя. Одного Бектимиров не мог видеть: того, что между ним и Гульназ взвилась и искрила высоковольтная дуга разгоравшегося чувства, соединяя две темные макушки.