Не было бы счастья

— Чего видно? — жалобно проскулила она. — Не могу я остаться, понимаете?

— Нет! Не понимаю! У тебя что, дома семеро по лавкам? Родителей нет, детей нет, мужа нет. Ну и будешь куковать там одна, только из-за своего упрямства!

Это верно, ни родителей, ни мужа, ни уж тем более детей. Сознание уцепилось за эту фразу, не желая больше ничего воспринимать. И крутилось в голове: ни мужа, ля-ля-ля, ни детей, ля-ля-ля. Никого, одним словом. А можно другим: одиночество.

Кажется, раньше ей отлично жилось в одиночестве. Просто прекрасно. Каждый месяц она звонила матери в далекую страну Америку и друзьям в родной город. Разговоры минуты на две, дольше не о чем, да и дорого. Зачем вообще звонила, непонятно. Никому не было дела до нее, а ей не было дела до них.

Так что все-таки одиночество.

Когда-то, лет сто назад, она придумывала себе счастливую жизнь, ложилась спать и придумывала. Какой у нее будет муж (тут оставалось только выбрать — Кирилл или Игорь). Какой же? Веселый, компанейский, с задорной улыбкой, от которой млели все девчата с их курса или задумчивый рассеянный гений компьютерного мира, не умеющий связать двух слов, зато требующий неустанной заботы, от чего Женька приходила в полный восторг. Ей казалось, что без нее он совершенно пропадет. Так вот, первый, который весельчак и балагур, получился бы мужем скорее приходящим. Мужем на несколько часов. Дети бы его обожали и висли на его накачанных плечах. А он, стоя, засыпал бы от усталости, нашлявшись по клубам, напевшись на гитаре, нафлиртовавшись и наулыбавшись вдоволь. Женя его не ревновала, в Игоре чувствовалась такая неуемная жажда жизни, что в чем бы она ни проявлялась, это выглядело завораживающе.

В общем, он бы жил, а она бы была при нем. Их дом всегда был бы полон гостей, окна были бы нараспашку, а в кухне висел бы сизый дым сигарет. Под утро Женька убирала бы со стола и перемывала бы кучу посуды. А пьяненький муж сидел бы у нее за спиной и рассказывал анекдоты, от которых сводило бы смехом живот. Потом они бы укладывались в постель, просыпались бы в полдень, завтракали остатками ужина и разбегались по своим делам в разные стороны.

Он устраивал бы шикарные фейерверки в честь дня ее рождения.

Он заваливал бы ее цветами и подарками, не заботясь о том, что в квартире десять лет не было ремонта.

Он бы вместе с детьми катался на роликах, лепил снеговиков и скакал вокруг елки в костюме Снегурочки.

Было бы весело.

С Кириллом совсем другая история. Наверное, его было бы не затащить в ресторан или на дискотеку, наверное, он бы все время забывал о дне ее рождения, а Женька бы хохотала и злилась одновременно, когда обнаруживала бы на нем ботинки разного цвета.

Тогда, сто лет назад, у нее был выбор, и она не особенно торопилась его сделать, заражаясь беззаботностью Игоря и рассеянностью Кирилла. Ей просто нравилось мечтать.

То она представляла маленький дом на берегу реки, где тихо и покойно. На качелях катались мальчик и девочка, в будке дрыхала собака, из распахнутого окна тянуло пирогами и свежим молоком.

То виделась городская квартира со всякими модными штучками типа встроенных зеркальных шкафов, блестящих асимметричных полок под книги, изогнутых бра, барной стойки на кухне и стиральной машины-автомат. Стильно, богато, но не вычурно.

Она придумывала, как в этот дом или в эту квартиру будет приезжать отец — пусть с Ираидой! — и дети, и муж — кем бы он не оказался в итоге — усядутся с ними за стол, а Женька подаст горячее и каждому выдаст его персональную, любимую ложку. И будут они сидеть до вечера, тихонько переговариваясь или громко споря, и позвонит из далекой Америки мама, и все будет просто здорово.

Будет.

Ей так легко было грезить об этом, а сейчас, обращаясь к своим мечтам, Женя не могла понять, куда исчезла ее прежняя уверенность и свобода.

Теперь она связана по рукам и ногам одиночеством, и эти путы никто кроме нее самой не разорвет. А она не может. Не умеет она! И как жить?

Ну как-то ведь жила…

— Не убивайся ты ужо, — услышала Женька, — отдохнешь немножечко, в себя придешь. А беспокоить тебя здесь никто не будет, места навалом, в саду можно гулять или вон, на речку сходим. Или ты на морях привыкла?

Ирина Федоровна выразительно кивнула на загорелое Женькино плечо. Та машинально поправила халат и покачала головой.

— Это не загар. Я всегда такая была.

— Ты про цыган в роду не рассказывала, — сказала бабушка, быстренько припоминая все, что за последние два часа слышала от Жени.

— Потому что их нет, — хмыкнула та, — насколько мне известно, конечно. А я просто смуглая получилась. И папа у меня смуглый. Был. Не так сильно, но тоже…

Ирина Федоровна поднялась и с окончательной решимостью заявила, что «дед загонит твоего коня в стойло». Женя только вздохнула в ответ, потирая красные от слез веки. Не было у нее сил сопротивляться. И в любом случае переночевать в этом доме лучше, чем придумывать сейчас способ собственной доставки в коммуналку, где сумасшедшие соседи не дадут ей толком поплакать над своей горькой участью.