Называйте меня пророком

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами.
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»

Хуже всего было то, что Енисеев, в отличие от лермонтовского Пророка, даже и не пытался или почти не пытался провозглашать «любви и правды чистые ученья», а жил по законам мира злобы и порока.

* * *

Енисеев сидел в знакомом ночном кафе. Бармен, как всегда, смотрел футбол по висящему над стойкой телевизору. Он покосился на Енисеева, доставшего из кармана плаща «мерзавчик» виски, и сказал:

— Со своим спиртным запрещается.

— А с чужим? — захохотал Енисеев, опустошивший за день уже не один «мерзавчик». — Кто тебе сказал, что оно мое? Это не выпили «вип-персоны», а я допиваю.

— Вы должны заказывать спиртное здесь.

— На какие шиши? Я покупаю у тебя спиртное, когда просто выпиваю, а когда я пью, то, извини, пью свое. У меня что, думаешь, есть деньги на виски? Вон оно сколько у тебя стоит. А мне еще всю ночь пить. — Он позвенел бутылочками в кармане. — Слышишь? Это моя Надечка приносит. Скоро запасу конец. Хочешь? Небось, не твое, не паленое.

— У нас — не паленое. — Бармен был явно раздражен, что Енисеев не давал ему смотреть футбол. — Получается, что вы приходите сюда, как к себе домой, и распиваете. А какая заведению от этого выгода?

— Здрасьте! Это ты мне, постоянному клиенту, говоришь? Мало я у тебя денег оставил? Ну, возьми меня, выгони, я уйду и больше не приду.

— Толян, не гони, — сказала плоскогрудая проститутка с полными ножками, подразумевая, что бармен говорит чепуху, а не гонит Енисеева в прямом смысле слова. — Какая тебе разница? Пусть сидит. Это же наш Пророк, его даже по телевизору показывали. Не видел, что ли?

— Да видел, — отмахнулся Толян. — Он по три тыщи баксов за сеанс заколачивал, а теперь говорит, что ему полсотки виски заказать не на что. Ты же не сидишь здесь просто так: кофе, колу берешь. Пусть и он себе хоть закусить закажет.

— Решено! — вскричал Енисеев. — Всем по хот-догу! Гулять так гулять! И тебе, Анатолий, хот-дог, чтобы не обидно было! Не хочешь моего виски, ешь свой хот-дог!

— Хот-догов я не ем, — отказался бармен, — а виски можно.

— Вот! А то как-то не по-русски получается: «Со своим нельзя!». А почему? Льзя! Не ищи, Анатолий, во всем выгоды, — назидательно говорил Енисеев, протягивая ему бутылочку, — я вот искал и получил два года условно. А теперь я безработный. Я теперь, как этот… Саркози. Кстати, где он? — спросил Енисеев у проституток. Те переглянулись.

— А угадайте, — предложила проститутка с пирсингом. — Вы же пророк.

— Чего тут угадывать, — горестно сказал Енисеев и отхлебнул из бутылочки. — Что-то мне подсказывает, что Саркози, он же Че Гевара, ушел от нас в мир иной.

— Точно! — изумилась девушка. — Причем умер здесь. Скажите честно, вы знали?

— Знал, не знал, какая разница? — пробормотал он, покосившись на столик, за которым сиживал «Саркози». — «И в том строю есть промежуток малый — Быть может, это место для меня!» Он умер, и теперь место его свободно. Вопрос: для кого? — Енисеев обвел взглядом проституток. Их было трое; третью, чернявую, он видел впервые.

— Всё у вас наладится, — сказала плоскогрудая. — Подумаешь: два года условно.

— А клеймо обманщика и шарлатана? Это — условно? В чем и кого я обманул? Я сказал человеку, что он умрет, — и он умер. И если он даже умер от моего предсказания, разве предсказание не верно?

— Вы только нам ничего такого не предсказывайте, — попросила девушка с пирсингом.

Енисеев махнул рукой, снова взялся за бутылочку. Бармен вышел из-за стойки и поставил перед ним бокал и бумажную тарелочку с хот-догом, прямо из микроволновки.

— О! Спасибо! Весь день ничего не ел!

— А что же: ваша Надечка вас только виски поит? — поинтересовалась плоскогрудая.

— Моя Надечка… — задумчиво сказал Енисеев, откусив хот-дог. — Моя Надечка — далеко…

— Вы, значит, без женской ласки? А хотите, я вас приласкаю? Недорого.

— Нет, девочка, это будет дорого, — покачал головой Енисеев. — Не в смысле денег. Надечка — это единственное, что у меня осталось.

— Значит, вы жене не изменяете?

— Нет, не изменяю. И никогда не изменял.

— А она вам? Жены изменяют пьющим мужьям.

Енисеев тяжело уставился на нее. И эта туда же!

— Разве он пьющий? — усомнилась девушка с пирсингом. — Первый раз его вижу таким. Обычно возьмет сто грамм — и всё.

У кафе, полоснув по окнам светом фар, остановилась черная «субару». Чмокнула дверь, выпустив из салона залп долбящей музыки.

— Ну, всё! — воскликнула плоскогрудая. — Сейчас начнет мозги компостировать!