Назидательные новеллы

Кавальеро развернул бумагу и, увидев, что в ней лежит золотой эскудо, воскликнул:

- Ай да Пресьоса!.. К письму приложена плата за доставку; получай эскудо, который находится при романсе!

- Ловко! - воскликнула Пресьоса. - Поэт принял меня за нищую. Честное слово, не то удивительно, что я

получаю эскудо, а удивительно то, что его дает мне поэт! Если все его романсы будут с подобным приложением, что бы ему переписать весь Romancero general и давать мне каждый раз по стихотворению! Уж я бы "пощупала" пульс его золотым и, как бы ни трудно ему было с ними расставаться, принимать их я буду очень легко!

Все слушавшие цыганочку пришли в восторг от ее ума и ее острых слов.

- Читайте же, сеньор, - сказала она, - да погромче; посмотрим, так ли умен этот поэт, как щедр.

И кавальеро прочел следующее:

С красотою несравненной

Все сравненья будут тщетны:

Словно камень самоцветный,

Ты зовешься Драгоценной.

Этой мысли справедливость

На тебе узнать могли мы:

Никогда неразлучимы

Красота и горделивость.

Если ты казнить решилась

Нас надменностью своею,

Я поистине жалею

Век, в который ты родилась.

Ведь а тебе растет, хитана,

Василиск, разящий взором,

Нежный властелин, в котором

Мы предчувствуем тирана.

Как же мог шатер походный

Дать такое чудо свету?

Как взлелеял прелесть эту

Мансанарес мелководный?

Потому затмит он славой

Золотого Тахо волны;

Перед ним, смиренья полный,

Ганг померкнет величавый.

Всем сулишь благословенья,

А сама приносишь горе;

У тебя в жестоком споре

Красота и помышленья.

В страшный миг, когда предстанешь

Тем, кто ждет тебя, мечтая,

В помышленьях ты святая,

Красотою - насмерть ранишь.

Говорят у вас в народе,

Что ни женщина - колдунья;

Колдовство твое, плясунья,

Не совсем в таком же роде.

Для того, чтобы невольно

Всех кругом лишить рассудка,

Всякий раз тебе, малютка,

Колдовских очей довольно.

Власть твоя что день - чудесней;

Танцем манишь нас летучим,

Убиваешь взглядом жгучим,

Зачаровываешь песней.

Ты на сто ладов колдуешь:

Словим, взглядом, пляской, пеньем,

Приближеньем, удаленьем

Ты огонь любви волнуешь.

Над свободною душою

Ты царишь желанной мукой;

В том моя душа порукой,

Покоренная тобою.

Страсти камень драгоценный!

Тот, кто эти строки пишет,

Лишь тобой и мертв и дышит,

Пленник бедный и смиренный.

- Бедный стоит в последнем стихе, - сказала на это Пресьоса: - плохой признак! Влюбленные никогда не должны говорить о своей бедности, потому что в начале любви бедность, сдается мне, - большой порок.

- Кто тебя учит всему этому, милочка? - раздался голос.

- А кто же меня должен учить? - возразила Пресьоса. - Разве в теле моем нет души? Или мне не пятнадцать лет? Я ведь не сухорукая, не кривобокая и не повреждена в разуме! Цыганский ум работает совсем иначе, чем у всех остальных людей: всегда он зрелее своих лет; цыган дураком не бывает, не найдется и цыганки простофили; для того чтобы заработать себе на хлеб, нужно быть острым, хитрым и плутоватым, - вот они и пускают в ход смекалку на каждом шагу, не позволяя ей лежать под спудом... Посмотрите на девушек, моих товарок: они молчат и кажутся дурочками; а ну-ка, доложите им палец в рот да пощупайте, где у них зуб мудрости, так и увидите, что они такое! Нет! У нас любая двенадцатилетняя девочка стоит иной двадцатипятилетней, потому что учитель их и наставник - дьявол и сама жизнь, которая в один час научает тому, чему нужно целый год учиться!

Словами своими цыганочка произвела впечатление на всех слушающих, так что магарыч ей дали не только те, кто играл, но даже и не игравшие.

Схватила жадная старуха тридцать реалов и, просияв и возликовав, точно светлое христово воскресенье, соврала своих овечек и направилась в дом сеньора пристава, уговорившись, что на следующий день вернется со своей ватагой позабавить столь щедрых господ.

Донья Клара, жена пристава, уже была предупреждена, что цыганки собираются к ней на дом, а потому поджидала их словно майского дождика, и не только она, но и ее девушки и дуэньи, а также челядь другой сеньоры, ее соседки; все сбежались посмотреть на Пресьосу. И едва только вошли цыганки, как Пресьоса засияла среди них, словно свет факела среди других малых огней; все подбежали к ней: одни ее обнимали, другие рассматривали, те превозносили, эти хвалили. Донья Клара приговаривала:

- Вот это, можно сказать, действительно золотые волосы! Вот это так изумрудные глазки!

Соседка же разбирала всю ее по кусочкам и подробно разглядывала каждую ее частичку и связочку. И, начав хвалить маленькую ямку на подбородке у Пресьосы, сказала:

- Ну и ямочка! Об эту ямку споткнется всякий, кто на нее взглянет!

Услышал это лакей доньи Клары, стоявший тут же, человек старый и с большой бородой, и сказал:

- Ваша милость сеньора называет это ямочкой? Ну так или я в ямках ничего не смыслю, или же это не ямка, а просто-таки могила живых желаний! Такая, ей-богу, славненькая эта цыганочка, что, будь она серебряная или из пряника, она не могла бы быть краше!.. Умеешь ворожить, малютка?

- Знаю три или четыре способа, - ответила Пресьоса.