Назидательные новеллы

И его надеждам,

Поневоле смутным,

Промедленьем долгим

Удручая душу,

Уводя от храма

Праведного мужа;

Пресвятая нива,

Из неплодной глуби

Вынесшая миру

Урожай цветущий;

Славный двор монетный,

Где чекан задуман

Богу, давший образ,

Что носил он в людях;

Мать пречистой девы,

Той, кем бог могучий

Неземную славу

Свету обнаружил;

Ею я собою

Стала ты приютом,

Анна, где целятся

Скорби и недуги.

В некотором смысле,

Верно, и над внуком

Ты имеешь силу

Истинно благую.

Горние чертоги

Для тебя доступны,

И с тобою сродных

Сонм единодушен.

Слава, слава зятю,

Дочери и внуку!

Ты по праву можешь

Песнь воспеть, ликуя.

Ты была, смиренно,

Школой многомудрой,

Дочери подавшей

Скромную науку.

Ныне, с нею рядом,

Возле Иисуса,

Ты причастна выси,

Непостижной чувствам.

Пение Пресьосы было таково, что восхитило всех слушавших. Одни говорили: "Дай тебе бог счастья, девушка!", другие: "Как жаль, что девушка эта цыганка! Поистине, годилась бы она в дочери важному сеньору".

Были и другие люди, более грубого склада, которые говорили: "Дайте подрасти этой девчонке: она себя покажет! Верное слово, готовит она хороший невод для улова сердец!" А был еще один совсем уж грубый и простой неотеса: увидев, как быстро идет она в танце, он сказал: "Правильно, красотка, правильно! Танцуй, милочка, но не сгуби цветочек, милый голубочек!" А она ему ответила, не переставая танцевать: "Что жалеть цветок, молвил голубок!"

Прошел канун и самый праздник святой Анны, и Пресьоса почувствовала себя несколько усталой; но зато такого шуму наделали ее красота, бойкость, ум и танцы, что только о них и говорили по всей столице.

Две недели спустя она снова появилась в Мадриде с тремя девушками, с бубном, с новым танцем, с запасом романсов и веселых, но вполне скромных песенок, ибо Пресьоса не позволяла, чтобы ходившие с ней девушки пели непристойные песни, да и сама никогда их не пела, что обращало на себя внимание многих и за что ставили ее очень высоко.

Ни на минуту не отлучалась от нее старуха цыганка, ставшая как бы ее Аргусом, из опасения, что девушку сманят или увезут; она называла ее внучкой, а та ее - бабушкой.

Стали как-то танцевать в тени на Толедской улице, и сейчас же из лиц, следовавших за ними, составилась целая толпа; пока шли танцы, старуха просила милостыню у окружающих, и на нее, словно из мешка, сыпались очавы и куарто , ибо красота имеет свойство пробуждать дремлющую щедрость.

Окончив танец, Пресьоса сказала:

- Если мне дадут четыре куарто, я одна пропою вам премиленький романс о том, как госпожа наша королева Маргарита отправилась на послеродовую мессу в Сан-Льоренте в Вальядолиде ; уверяю, романс замечательный: автор его - один из тех поэтов, что у нас наперечет, все равно как батальонные командиры .

Едва она это сказала, как почти все, кто стоял вокруг, стали кричать:

- Пой, Пресьоса, вот мои четыре куарто!

И так посыпались на нее куарто, что у старухи рук не хватало подбирать. Собрав таким образом обильную жатву, Пресьоса тряхнула своим бубном и на особенно щегольской и шальной лад запела следующий романс :

Вышла с сыном к первой мессе

Та, что всех славней в Европе,

Та, что именем и блеском

Драгоценней всех сокровищ.

Чуть она подымет очи,

Души всех она уводит,

Всех, кто смотрит, очарован

Благочестьем и красою.

В знак того, что в ней мы видим

Часть небес, сошедших долу,

Рядом с нею - солнце Австрии,

Рядом - нежная Аврора.

А за нею следом - светоч,

Засиявший ночью поздно,

Тою ночью, о которой

И земля и небо стонут.

Если в небе колесницам

Звезды яркие подобны,

И в ее чудесном небе

В колесницах блещут звезды.

Вот Сатурн, летами ветхий,

Гладит бороду и холит,

И легко идет, хоть грузен:

Радость лечит от ломоты.

За Сатурном - бог болтливый

В языках идет влюбленных;

Купидон - в эмблемах разных,

Где рубин и жемчуг спорят.

Дальше Марс идет свирепый,

Восприявший стройный образ

Многих юных, чью отвагу

Тень ее сменяет дрожью.

Возле Солнца - сам Юпитер ;

Оттого что все возможно

Для того, чей сан высокий

На премудрости основан.

Свет луны горит в ланитах

Не одной богини дольной,

Венус скромная - в обличье

Тех, кто это небо создал.

Маленькие Ганимеды

Кружат, вертятся и бродят

В златоубранном окружье

Этой сферы бесподобной.

И чтоб каждый взгляд дивился,

Всё не только здесь роскошно,

Всё доходит до предела

Расточительности полной.

Вот Милан в богатых тканях,

Пышно убранный, проходит,

Индия с горой алмазов,

А Аравия с бензоем.

Там идет грызунья-Зависть

С теми, кто замыслил злое;

В сердце Верности испанской

Безбоязненная доблесть.

Всеобъемлющая Радость,

Разлученная со Скорбью,

По путям и стогнам мчится.

Буйной и простоволосой.

Для немых благословений

Отверзает рот Безмолвье,

И молоденькие дети

Песнопенью взрослых вторят.

Тот поет: "Лоза благая,

Возрастай, тянись и плотно

Обвивай счастливый ясень,

Вознесенный над тобою.

Возрастай себе на славу,

На защиту церкви божьей,

На добро и честь Кастильн,

Магомету на невзгоду".

А другой язык взывает:

"Здравствуй, белоснежный голубь,

Даровавший жизнь орлятам,

Венчанным двойной короной.

Чтоб изгнать из поднебесья

Стая хищников голодных,

Чтобы осенить крылами

Добродетель с сердцем робким".

Третий, тоньше и разумней,

Изощренней и ученей,

Молвит, источая радость