Назад в СССР

— Ну, да. — Рыжий неохотно подтвердил слова товарища. — В том году сбегали несколько раз за территорию лагеря. Есть деревня. Прям недалеко от нашего пляжа. Можно даже сказать, большой поселок. Нас потом наказали и дыру в заборе починили. Ругались, что мы могли утонуть. Море же рядом совсем.

— Ага! — Толстяк снова посмотрел на меня, но теперь с торжеством. — И вот…Еще до войны дело было. Приехали солдаты, чтоб с попом разобраться…

— Зачем? — Я снова перебил Мишина.

— Что, зачем? — Он начал злиться сильнее. У него даже щеки покраснели а глаза спрятались обратно, в пухлые складки этих щёк.

— Зачем солдатам разбираться с попом? — Я настойчиво хотел выяснить детали. — Как они связаны между собой?

Кстати, докапывался не только из-за того, что Мишин нес ахинею. Даже в его бредовом рассказе я смогу найти информацию об этом времени. Оно в наших учебных программах было вычеркнуто. Упоминалось вскользь. Тоже интересный момент.

— Слушай, Ванечкин, чего ты прилепился? Зачем? Почему? Откуда я знаю? Потому что церковь — это опиум для народа. Так и отец мой говорит, между прочим. Он — работает в институте. Преподает. Знает, о чем речь. А после революции вообще разговор короткий был. Ясно? Большевики новое будущее строили. А церковь — пережиток царского прошлого. Ты или иди, вон, вперед. Или молча топай с нами. Дай рассказать нормально. Остальным, между прочим, интересно.

Я с сомнением окинул взглядом «остальных». Если им и было интересно, то лишь одно. В какой момент, наконец, Вася заткнётся. Вернее, любопытство в глазах парней имелось. Ладно. Признаю этот факт. Но кроме того, они выглядели слегка напуганными. Хотя старались не показывать виду. Пацаны все-таки.

— И вот. — Вася снова продолжил рассказ. — Приехали солдаты, пошли в церковь. Говорят, значит, попу. Хватит честному народу мозги компостировать. Закрывай свою шарашку. И давай ходить по церкви, иконы срывать. А поп, значит, грудью встал. Защищает. Навроде того. Ну, в первую очередь попа и это…расстеряли. А церковь разрушили….Взорвали. Но она не до конца рухнула. Остались стены все равно…Солдаты дело сделали. Ушли. Но потом… История эта не закончилась.

Толстяк многозначительно замолчал. То ли для усиления впечатления, то ли потому что от ходьбы у него сбивалось дыхание. Самому тяжело идти, еще и говорить приходится.

— Ладно… Допустим. — Я пытался обнаружить логику в его рассказе, но ее там, по моему мнению, просто не было. — К чему нам эта информация? И как она связана с произошедшем в лагере?

— Ты чего, Ванечкин? Сатанинский знак. Когда попа убили, потом всех этих солдат тоже находили мертвыми. За ними он приходил. Понял? Мстил. Через год никого не осталось в живых.

— Хорошо. Пусть так. — Я кивнул, соглашаясь, — Лагерь при чем?

— Вчера была та самая дата. День, когда разрушили церковь. Вот они, солдаты, и повылазили. Знак они оставили. Как предупреждение. — Мишин был непреклонен. Он решил во что бы то ни стало убедить всех в своей правоте.

— Короче… — Впереди уже виднелась столовая и мне, честно говоря, слушать бред надоело.

Я знаю точно, потустороннего мира нет. От версии с его существованием почти сразу после войны отказались все Конфессии. Правда, в мое время, то есть спустя двести лет от сегодняшнего дня, но отказались же. Существование псиоников уничтожило возможность наличия ада или рая. Только буддисты развели руками и заявили, мол они ничего такого никогда не утверждали. У них изначально речь шла о карме и перерождении.

— Вася, попытка рассказать страшную историю, напугать всех, засчитана. Хотя, с моей точки зрения, слабенькая вышла попыточка. Зато пацаны впечатлились. Судя по Ряскину, тот уже в штаны напустил. — Я с усмешкой посмотрел на Антона.

Но при этом отметил, напряжёнными выглядели все. Кроме меня, естественно. Неужели повелись? Как вообще можно в это верить?

— Ой, Ванечкин, можешь смеяться, сколько угодно. Посмотрим, как ты засмеёшься, когда вслед за солдатами монах явится. Он их много лет преследует. Даже после смерти.

— Вась…Так поп или монах? — Спросил я Толстяка.

Мишин покраснел еще больше. Хорошо, что мы вошли в столовую. Вид еды послужил для него успокоительным. Он, наконец, заткнулся со своими нелепыми историями и рванул к столу. Куда торопился, не знаю. Там была лишь отвратительного вида молочная каша, кусок батона с маслом и странная жижа непонятного цвета, с пенкой. Пацаны назвали ее какао. Я такого не знаю. Кофе пил. Шоколад пил. Коктейли пил. Какао не пил.

Если так будет продолжаться, умру от голода.

Мы уселись за стол и я толкнул свою тарелку с кашей к Мишину. Сразу. Зачем обманываться? Все равно не смогу это съесть. Намазал батон маслом, посмотрел на какао. Пенка смущала своим видом очень сильно.

— Ну, ты чего? — Вася облизнулся и с вожделением уставился в мой стакан. Видимо, на какао он тоже положил свой вечно голодный глаз.

— Слушай, совсем ничего не жрешь. — Ряскин взял ложку, перевернул ее другой стороной и, сняв отвратительную пленку, стряхнул ее прямо под стол. — Пей, Ванечкин. Нормально.