Назад дороги нет

Через пять минут возвращается с огромным пакетом, набитым вредной и жирной жратвой до самых ручек. Рассаживаемся вокруг пластикового столика, раскладываем провиант, а я открываю бутылку минералки. Карл отвинчивает крышку литрухи колы и махом выпивает добрую треть. Точно, пеликан.

Молча жуём, а вокруг тишина сонного городка, слишком далёкого от столицы, чтобы в нём кипела и бурлила жизнь. На небольшой площадке возле ларька с шаурмой и хот-догами, кроме нас, ещё парочка влюблённых подростков, самозабвенно льнущих друг к другу. На столике рядом с ними большой стакан молочного коктейля — одного на двоих — и иногда, в перерыве между робкими поцелуями, они пьют белоснежный пенистый напиток через трубочку.

— Во, какая любовь в шестнадцать-то лет, — многозначительно изрекает Роджер и откидывается на спинку пластикового стула, а тот опасно трещит и угрожает сложиться в несколько раз, если одноглазый не перестанет ёрзать.

В его замечании много скрытой философии: из нас троих он единственный, кого не шарахнуло по куполу любовью в ранней молодости, ну а мы с Карлом слегка травмированные подобными страстями.

— Это гормоны, — говорит Карл, допивая колу. — Мозгов нет, одни инстинкты.

Чёрный ангел уже давно не верит ни во что, о чём так любят писать в бабских романах и снимать бесконечные сериалы. Уничтоженный самым светлым чувством однажды, повторений не хочет. И я слишком хорошо понимаю его.

— Ладно тебе, — отмахивается Роджер, — забавные они, как два птенчика.

— Так, мужики, — щёлкаю пальцами, чтобы отвлечь их от созерцания подростков, — нечего на детей пялиться. Нашли себе ещё повод для разговоров.

— Вот не зря ты в школе на одни пятёрки учился, — усмехается Роджер, — не то, что мы с Карлом.

— Мы бы, может быть, тоже золотые медали получали, кабы на малолетке образование было чуть лучше, чем отвратительным.

Они ржут, к сорока принявшие своё прошлое и почти смирившиеся с ним. Даже вон, смеяться над просранной жизнью научились, молодцы какие.

— Ладно, хрен с ними со всеми, — машет рукой Карл и как-то весь подбирается, меняясь в лице. На место спокойствию и расслабленности приходят напряжение и сосредоточенность. — Надо обсудить пару важных вопросов, время не терпит.

Понимаю, что они приехали в эту глушь не ради поедания хот-догов — их и дома неплохо кормят. Всё дело в Волке и той ситуацией, которая сложилась, не пойми, с какого перепуга.

— Из больницы не звонили? — спрашивает Роджер, а я отрицательно машу головой. — Сколько уж дней прошло?

— Да всего второй пошёл, ещё рано.

— В принципе, да, — соглашается и продолжает разминать табак в сигарете. Дурная привычка, которая, я думал, покинула моего рыжего друга, но нервы у нас у всех явно не железные. Ну, хоть головой ни обо что не бьёмся, уже радость.

— Парни из местного клуба, — начинает Карл, оглянувшись себе за спину, точно сейчас его может кто-то подслушивать, — предупредили о ментах. Ещё они сказали, что здесь места глухие, все друг друга знают, и посторонние сразу на виду оказываются. Никто из местных Волка не знает, да и повода у него не было сюда приезжать.

После столь длинной тирады Карл снова откидывается на спинку стула и потирает татуированные предплечья.

Медленно киваю, пытаясь ухватить призрачную мысль, которая вот уже который день не даёт мне покоя. Какая-то упущенная деталь, что-то очень важное, но не могу сообразить, что именно. Это раздражает, потому что ситуация с Волком покрыта мраком, а поговорить с ним так и не получилось. Бесит, мать его, до тошноты — терпеть не могу чувствовать бессилие, не иметь возможности действовать. Тычусь, словно слепой щенок в кучку дерьма, и не знаю, куда дальше двигаться.

— Я понять не могу, во что он влез, — задумчиво говорит Роджер, а светло-карий глаз горит энергией и любопытством. Он, как и мы все, не привык сидеть на заднице и ждать с моря погоды, но сейчас попали в заложники ситуации, когда любая рефлексия только во вред, потому что понять нельзя, с чем конкретно имеем дело.

— Так, мужики, давайте размышлять. — Роджер хлопает рукой, на которой плещутся чёрные несмываемые волны, по столику, и пустая бутылка из-под колы подпрыгивает и падает на землю. — Что мы знаем?

— Что коньяк селёдкой не закусывают, — ухмыляется Карл, процитировав старый анекдот.

— Идиота ты кусок, — беззлобно огрызаюсь, а тихо Карл смеётся. — Мы знаем, что Волк взял выходной якобы по личным обстоятельствам. Правильно? — Киваю, а он продолжает: — Впервые в жизни сам попросил.

Интонационно выделяет в последней фразе каждое слово, и до меня доходит, что это ведь на самом деле очень важно! Волк ведь никогда не брал выходных, трудоголик чёртов.

— Правильно, обычно его и пинками из клуба не выгонишь, а тут сам попросился. — Роджер потирает шею, оглаживает бороду — волнуется, одним словом. — Мог он бабу завести, а из-за неё ему прилетело?

Карл давится хохотом, а я отмахиваюсь от этой идеи:

— Родж, да не стал бы Волк из-за бабы вообще напрягаться. Каков его девиз?

— “Я за бабами не бегаю, пусть сами прибегают”, — хором скандируют эти великовозрастные придурки, и оба хохочут.