Назад дороги нет

Невысокое двухэтажное здание почти затерялось среди деревьев, и, глядя на него, так сразу и не скажешь, что это больница. Выкрашенный бледно-голубой краской фасад, колонны по обе стороны от входа, несколько ступенек с облупившимися краями — здесь всё говорит о запустении, и только сосны, стремящиеся ввысь до бесконечности, умиротворяют. И как Волк здесь оказался? Понимаю, что он за свою жизнь, полную кровавых сражений и свиста пуль над головой видел госпитали разной степени неустроенности, где главным было — выжить, и спасали лишь руки врача, а не респектабельность клиники, но сейчас мы не на войне.

— Мужчины, вы куда? — раздаётся скрипучий женский голос за спиной, когда я иду по коридору мимо ряда дверей, разыскивая хоть одну живую душу в этой юдоли здоровья. — Часы посещения ещё не начались!

Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вижу перед собой невысокую пожилую женщину в кипенно-белом халате. Её седые, точно снег, волосы собраны в тугую гульку на макушке, а в бледно-голубых глазах с покрасневшими веками плещется живой ум и любопытство.

— Мне к Волкову Ивану, — говорю, а женщина — врач, наверное, — хмурится и внимательно смотрит на меня, сохраняя молчание.

Неприятное подозрение царапает горло, но я молчу, потому что не хочу говорить о том, что тревожит. Понимаю, что чужая смерть — вещь неизбежная, но я устал хоронить тех, кто мне дорог.

— А вы ему кем приходитесь?

— Друг и начальник.

Кивает своим мыслям, продолжая внимательно меня рассматривать, а я чувствую себя, словно под лучами мощного рентгена.

— Но не родственник?

— Нет, у него и нет никого.

— Когда нет никого, это плохо. Но к пациенту нельзя сейчас, он после операции, — говорит наконец, а у меня такая радость бешеная на душе, что хочется подпрыгнуть до потолка.

Значит, жив, чертяка! Жив!

— Тогда мне нужно поговорить с его лечащим врачом, хирургом, анестезиологом — с кем угодно.

Она тихо смеётся, а вокруг глаз собираются морщины и разбегаются в стороны лучами внутреннего солнца.

— Я вам подойду? — спрашивает, устало вздохнув. — Ярославцева Нина Павловна, хирург, оперировавший вашего товарища, собственной персоной.

Улыбаюсь и потираю ноющую шею. Только сейчас понимаю, до какой степени был напряжён, аж все мышцы свело. А ещё мне нравится эта Нина Павловна — бойкая старушка, по всему видно.

— Ещё как подойдёте, — отвечаю, и делаю шаг вперёд. — Я Виктор Андреевич Жданов.

Она пожимает мою ладонь. Весьма, кстати, крепко, почти по-мужски — несмотря на почтенный возраст, у этой женщины силы и энергии хватит на десятерых, без вариантов.

— Тогда, Виктор Андреевич, прошу следовать за мной. — Нина Павловна указывает рукой на одну из дверей. — Тяжёлая нынче смена выдалась, можно и посидеть немного в тишине кабинета.

Она говорит ещё о чём-то, но я почти не слушаю, потому что мне не терпится узнать, как там Волк. Я же ради этого приехал, а не ради болтовни с приятной старушкой. Хотя, глядя на эту женщину, о старости даже не задумываешься, настолько она полна кипучей энергии, а светло-голубые глаза с покрасневшими от вынужденной бессонницы веками светятся, кажется, изнутри.

— Присаживайтесь, молодой человек, — говорит, проходя за заваленный бумагами стол. Ха, давно меня так никто не называл.

Принимаю приглашение и вмещаю зад на узком стуле, а Нина Павловна надевает очки в роговой оправе и принимается перекладывать одну папку за другой. В итоге, найдя нужную, раскрывает и несколько минут читает, а я складываю руки на груди, закидываю ногу на ногу и жду, когда она прервёт молчание. Я давно уже очень взрослый мальчик, но старших привык уважать. Тем более, что от этой женщины зависит судьба моего друга.

— Итак, Волков Иван Алексеевич, сорок три года, — задумчиво произносит и кидает на меня быстрый взгляд поверх очков.

— Он самый.

— Открытая черепно-мозговая, множественные ушибы мягких тканей, раздробленная берцовая кость, и ну и ещё, по мелочи.

Она продолжает перечень увечий на теле пострадавшего, а я закипаю внутри, представив, что пришлось пережить Волку в мирное время. И какая собака это с ним сделала, скажите на милость? Кулаки чешутся — хочется вскочить и что-нибудь разбить. Или кому-нибудь проломить череп — желательно тому, кто причастен, чтобы на своей шкуре испытал всё, что наворотил.

— Молодой человек, вы меня слушаете?

Фокусирую взгляд на уставшем лице Нины Петровны и снова замечаю сеточку глубоких морщин вокруг глаз и губ. Ей лет семьдесят, наверное, но о пенсии, наверное, и не размышляет.

— Задумался, простите.

— Мы сделали всё, что в наших силах, но, сами понимаете, финансирование провинциальных клиник очень скудное…

И да, я понимаю, куда она клонит, но не могу осуждать — к сожалению, в нашей жизни деньги решают если не всё, то очень и очень многое.

— Об этом не беспокойтесь, возмещу все затраты на медикаменты и материалы. Выпишите счёт или наличку привезу, сколько требуется.

Мне действительно не жалко этих чёртовых бабок, лишь бы они помогли поставить Волка на ноги.