Мне предложили принять участие в картине «Пирогов», в маленьком эпизоде, связанном с верховой ездой. Конно-спортивная база находилась в Кавголове, куда я с еще одной актрисой и направилась. Вид у нас был далеко не спортивный, поэтому тренер, посмотрев на нас, сразу сказал: «Ну, понятно, вам надо дать самых старых и спокойных лошадей». Первое занятие я не забуду никогда, тренер дал команду переодеваться — и «по коням». Когда я спросила, куда мы поедем, он ответил: «Да тут недалеко, двадцать километров туда и двадцать обратно». Отступать было поздно. Я взобралась на очень, как мне показалось, высокую лошадь, мы шагом двинулись, он впереди, я за ним, следом еще одна всадница. Когда он увидел, что мы немного освоились, пустил свою лошадь галопом, моя за ним, ну, думаю, все, сейчас грохнусь, мотало меня в седле с одной стороны на другую. Но ничего, не упала. Но проехав с непривычки сорок километров, можно представить, как мы слезали с лошадей, — без помощи тренера это было бы невозможно. Три следующих дня ни встать, ни сесть. Но очень уж хотелось сыграть этот эпизод. Наверное, им бы и ограничилось мое участие в фильме, если бы Г. М. Козинцев в это время не искал актрису на роль Даши Севастопольской, первой медицинской сестры при хирурге Пирогове.
Вероятно, мой юный возраст, отсутствие какого-либо актерского штампа, абсолютный наив натолкнули Г.М. на мысль о пробе на роль Даши. Репетиции со мной он поручил своим ученикам: Дорману, Ростоцкому, Катаняну, Рязанову. Позже все они стали известными режиссерами, мастерами кино. Пробы прошли благополучно, и меня утвердили на эту первую в моей жизни роль. Конечно, я помню ее всю жизнь, и не только потому, что она была первой. Я попала тогда в удивительную творческую атмосферу: о ней я не имела понятия, и мне хотелось запомнить все. И то, как блистательный оператор Андрей Николаевич Москвин ставил свет, не говоря ни одного слова, — это была точная, выразительная пантомима, которую осветители прекрасно понимали, и каждый кадр становился украшением картины. И то, как почти на каждой съемке бывал художник Альтман (эти уникальные фотографии хранятся у меня до сих пор), как разрешали нам, актерам, присутствовать на записи музыки Шостаковича…
А как работал Г. М. Козинцев с актерами! Я не пропускала ни одной съемки, даже если не была занята в ней. Еще бы! Ведь артистов, которые снимались в этом фильме, я знала только по фотографиям и кинокартинам и вдруг получила возможность стоять рядом и наблюдать, как они создают свои образы. Черкасов, Чесноков, Скоробогатов, Дикий, Лебзак…
Помню, снимали сцену, когда Нахимов, которого играл А. Д. Дикий, приходит навестить больного Пирогова — Скоробогатова. Нахимов подсаживался на край кровати, и начиналась большая психологическая сцена. «Мы нужны, и вы своим солдатам и я своим матросикам, — говорил адмирал, — так что нельзя нам болеть, Николай Иванович, никак нельзя». Сцена была так сыграна этими прекрасными актерами, что, когда дали команду «Стоп мотор!», все, кто был в павильоне, зааплодировали. Такого я больше никогда не видела. Григорий Михайлович запомнился мне не таким, каким он был в последние годы, а совсем-совсем другим, каким его, может быть, знали немногие. Было ему тогда чуть больше сорока, он бывал лукав, его глаза иногда так озорно горели. Козинцев очень любил нас, молодежь, которая была у него на картине. Свободное время, когда оно у него выпадало, он охотно проводил с нами.
С годами Григорий Михайлович всегда поражал меня удивительным выражением глаз, точно он прислушивался к своим мыслям. Он был сосредоточен, задумчив и грустен…
Мне не пришлось быть на премьере своего первого фильма, так как я уехала к месту службы мужа и только из письма узнала, как была принята картина. Смотрела фильм уже позже, как простой зритель.
Время шло, у меня родилась дочь, и я приехала к маме в Ленинград. Позвонила Григорию Михайловичу, чтобы поздравить с выходом фильма. Он меня в свою очередь поздравил с рождением дочери и спросил, не нужна ли мне коляска: «Сын вырос, и если такая нужда есть, приезжайте и забирайте ее». И мы с мамой вечером пошли на Петроградскую сторону с Таврической пешком, с девочкой на руках, так как транспорт тогда ходил плохо. Козинцев меня уже ждал. Вынес коляску, поставил в лифт, мы тут же положили в нее ребенка и, счастливые, поехали домой. Прошло много лет, но при каждой встрече Григорий Михайлович с улыбкой вспоминал: «Таня, а помните ту таинственную детективную историю, когда вы ночью от меня увозили коляску с ребенком?»
Миноги