Навстречу ветрам

В голосе его Никита уловил сдерживаемую грусть и подумал: «Вот ведь как — командир соединения, гроза фашистов, большой человек, а тоскует, должно быть, так же, как я, простой смертный…» Ему вдруг захотелось сказать Гайдину что-нибудь хорошее, теплое, не о войне, а простое, домашнее. Но что сказать? Он, Никита, сам, кроме полетов, бомбежек да аэродромных землянок, ничего не видит. Все простое, домашнее, не связанное с войной, осталось далеко позади, и оно как-то притупляется, отходит на второй план, хотя его не вытравишь из памяти. Андрей говорит: «Сердце солдата на войне должно быть закрыто для всяких чувств, кроме чувства ненависти к врагам». Может, конечно, Андрей и прав, но вот как же быть с Анкой, с сынишкой, которого они назвали маленьким Никиткой? Разве закроешь для них свое сердце? Ведь Родина, за которую бьется Никита, это не просто место на карте. Это все: люди, леса, города, Анка и маленький Никита. И вот этот человек, Гайдин, хочется сказать ему что-нибудь хорошее…

На Большой земле, — проговорил Никита, — также, как здесь. Воюют, тоскуют по близким, злятся, когда приходится отступать, радуются, когда наступают. Все так же.

Да, все так же. — Гайдин набил трубку, закурил. Огонек от спички осветил усталые глаза, лучики морщинок, рано поседевшую красивую голову. — Все так же, — медленно повторил он. — И все-таки хочется хоть одним глазом взглянуть на жизнь, которая там. Побывать бы один денек в Москве. Да нет, зачем денек! На два-три часа бы…

А мне побывать бы в Сибири, — сказал Никита. — В маленьком городке, рядом с тайгой. Ну хоть бы на пять минут. Посмотреть бы на них, потом опять сюда…

Жена, сын? — спросил Гайдин.

Анка и маленький Никита, — ответил летчик.

Мимо партизаны проносили мешочки с толом, укладывали на заранее подготовленное место и снова возвращались к самолету. Все это делалось быстро: люди знали, что летчикам дорога каждая минута. Никита смотрел на проходивших мимо партизан и думал: «А все-таки мы соврали Гайдину. Они тут волновались за нас, переживали, а мы врем. Нехорошо получается, нечестно». Он, конечно, знал, что от того, признаются ли они в своей ошибке или промолчат, ничего не изменится. Задание выполнено, все в порядке. Гайдин сказал: «Партизаны хорошо знают летчика Никиту Безденежного…» Выходит, что плохо они его знают…

Никита посмотрел на часы. Гайдин спросил:

Времени хватит? Может быть, замаскируем самолет, сообщим в ваш штаб о задержке, а завтра вылетите?

Никита упрямо крутнул головой:

Нет, завтра надо выполнять другое задание. Долетим.

Ветер будет попутный?

Никита промолчал. Они ведь сюда летели с попутным.

Нас не ветер задержал, — наконец сказал он. — Мы приняли другую площадку за вашу. И крутились над ней, как мухи над медом. И ругали партизан: куда они подевались? В общем, напутали так, что еле распутали.

Гайдин посмотрел на Никиту:

Часто так случается с тобой?

За год второй раз. В одном полете, это было еще в начале войны, совсем заблудился. Задание не выполнил, вернулся на свою территорию и сел на незнакомый аэродром. Позор. Думал, отправят в тыл…

Да, ночью, конечно, летать трудно, — сочувственно проговорил Гайдин. — Партизаны это знают, потому и любят летчиков… О своей ошибке в штабе расскажешь?

Непременно! — твердо ответил Никита. — Иначе совесть замучает.

Подошел второй пилот, доложил:

Выгрузка закончена, можно вылетать.

Гайдин сказал:

Отвезете двух пассажиров. Одного — нашего, а другого — «гостя». — И приказал проходившему мимо партизану: — Иванчук, передайте Лукину, чтоб привели пленного.

Через три-четыре минуты к Гайдину подвели пленного. Это был пожилой полковник-штабист, в золотом пенсне, с чисто выбритыми щеками, будто он только сейчас вышел из своего штаба. На лице полковника не было заметно ни растерянности, ни страха. В подтянутости его фигуры, в подчеркнутой выправке как бы сквозило пренебрежение ко всем этим людям в стареньких, с подпаленными полами шинелях и фуфайках.

Вас повезут в штаб армии, — через переводчика сказал Гайдин.

Немец безразличным голосом бросил:

Гут.

…И вот снова под самолетом темные массивы лесов, притаившиеся слепые города и деревни, реки и речушки, дороги, которые топчет враг. Звезды все так же висят над самой головой. Если хочешь, протяни руку и бери их в ладонь, только осторожнее, не обожгись. Луна скрылась за далеким невидимым горизонтом, и в небе — ночь, темная, хорошая ночь, укрывающая своих друзей от врагов. Только где-то далеко на юге подымается столб огня, освещая небо. Штурман показывает на него Никите и говорит:

Горит земля под фрицами. — И добавляет — Курс точный, командир. Сейчас пересечем Ипуть-реку, а там уже, можно сказать, дома.

4

Некоторое время Андрей вел самолет по прямой, все дальше и дальше отклоняясь от курса. Он все еще надеялся, что штурману и механику удастся найти обрыв троса и соединить его. Тогда все стало бы на свое место: разворот, исправление курса, сто восемь километров полета — и цель. Но время шло, а штурман не появлялся.