Навстречу ветрам

Федотов ушел, Середин сел за стол и сразу же почувствовал огромную усталость во всем теле. В последнее время сильно пошаливало сердце. Если бы раньше Акиму Андреевичу сказали, что ему под силу вынести такое напряжение, он, пожалуй, только усмехнулся бы. Разве простой, ничем не выдающийся человек, даже коммунист, может выдержать такое адское напряжение сил и нервов? А ведь Аким Андреевич Середин всегда считал себя самым обыкновенным человеком: «Какой-то я… средненький, ни то ни се… Незаметный какой-то». Но вот пришла трудная минута — и сердце открылось для больших дел, больших испытаний. Аким Андреевич и сейчас помнит тот день, когда получил первый приказ партии: сесть в тюрьму. Когда ему об этом сказал секретарь горкома, он вначале не поверил. «Вы шутите» — вот все, что он мог тогда ответить. А секретарь горкома партии говорил: «Вас, товарищ Середин, считают наичестнейшим человеком в городе. «Грабеж», совершенный вами, расценят так: «Годами, подлец, маскировался, чтобы в подходящую минуту совершить крупную кражу!» Понимаете, это психологически как-то оправдывает наше предложение. Девяносто шансов из ста, что немцы поверят. И пятьдесят шансов из ста, что они вас не расстреляют как бывшего коммуниста, а возьмут на службу». — «Но ведь наши люди будут считать меня подлецом! — воскликнул тогда Середин. — Будут говорить: «Вот ворюга пошел!» — «Да, будут, — ответил секретарь горкома. — Но так нужно…»

Эти два слова «так нужно…» сейчас носили в своем сердце миллионы советских людей. Заведующего немецким складом Федотова дважды чуть не убили «неизвестные» лица за то, что он «честно» служил врагам своей Родины, но Федотов знает: так нужно. Он является маленьким звеном в большой цепи подполья патриотов, он бесстрашно и бескорыстно несет свою муку «предателя» и знает, что так нужно. Неделю назад Федотов сказал: «Ушли жена и дочь. Ушли, назвав меня предателем». Он посмотрел на Акима Андреевича, и Середин увидел в его усталых глазах столько страдания, что ему стало страшно. Аким Андреевич хотел как-то утешить его, но Федотов выпрямился, провел по лицу маленькой, слегка вздрагивающей ладонью и твердо проговорил: «Нет, нет, я знаю: это необходимо!». Игнат Морев смотрит на Середина, как на зверя, а его самого называют немецким прихвостнем. Тяжело Середину, тяжело Игнату Мореву, но — так нужно. Так будет нужно до тех пор, пока Родина снова не станет свободной, и тогда все они узнают правду друг о друге. Узнают и удивятся: «Как же я мог подумать о нем такое?»

Аким Андреевич подошел к окну и посмотрел в сторону причала. По слегка освещенным сходням, сгибаясь под тяжестью, грузчики несли тюки сена. В полумраке люди были похожи на больших улиток, медленно ползущих одна за другой. Уродливые тени качались на волнах, обстреливаемых каплями дождя. Низкие тучи почти касались моря, темного, неуютного. Над трюмом баржи мигал тусклый фонарь. Далеко от порта, в открытом море, сигналил короткими гудками тральщик, предупреждая катера об опасности…

Аким Андреевич долго стоял у окна, смотрел на тоскливое море, прислушивался к сигналам тральщика и думал: «Это хорошо, что они выловили мины. Так и должно быть: не такие немцы простаки, чтобы не протралить залив перед выходом транспорта в море. И когда, выйдя из порта, ровно в пять сорок баржа со скотом взорвется от запрятанной в тюке сена мины, комендант фон Штейер наверняка отдаст под суд командира тральщика, не сумевшего обеспечить безопасность…»

Глава девятая

1

Сколько прошло времени с тех пор, как они ушли из Варшавы? Иногда Андрею казалось, что это было только вчера, иногда — что они идут по этому старому лесу уже месяц. Часто ночью, лежа на сухих листьях, он слышал далекий гул моторов. Знакомый ровный гул, непохожий на волчье завывание немецких самолетов. Машины летели на запад, в глубокие тылы врага. «Может быть, — с тоской думал Андрей, — сейчас надо мной пролетает Никита. Летит, смотрит вниз и говорит своему штурману: «Вот в этих польских лесах погиб мой друг Андрей Степной. Славный был парень, трын-трава!». Эх, Никита, Никита! Удастся ли нам встретиться когда-нибудь? Глухие польские леса. Кажется: иди по ним сотни километров — и не встретишь ни одной живой души, не услышишь человеческого голоса. Но это только кажется! Бродят по этим лесам озверелые банды предателей польского народа, рыщут карательные отряды фашистов. Из-за каждого дерева может нежданно-негаданно щелкнуть винтовочный выстрел, и услышишь ты последнюю песню — песню пули. Трудно встретиться нам с тобой, Никита, а повидаться надо. Жизнь ведь вся впереди, начинается только. Как же не увидеться старым друзьям? Игнат, наверно, тоже думает об этом, тоже ждет…»

Казимир шел впереди, держа в руках увесистую дубинку. Он поминутно оглядывался и покрикивал на Казика:

Не отставай, осталось немного.