Навстречу Нике

— Что ж, к тому дело и шло, – отзываюсь я, всё же ошарашенный новостью.

— Кто будете по профессии? – спрашивает Саид.

— Я писатель.

Они смотрят на меня, как на пришельца из иных миров. Саид просит:

— Если писатель, напишите о нас! Нам некуда вернуться, и тут мы совсем чужие. Нет шансов ни жениться, ни заработать на учёбу. Там, у себя, я был механизатор. Могу работать на тракторе, на комбайне. Напишите! Пусть люди знают, что с нами случилось.

— Напишу.

15

Всё–таки странная это вещь – хор цикад. Когда работаешь, совсем не слышишь его. Словно выключается разом. Сегодня он звучит надсадно, невыносимо. Со всех сторон. Интересно, оглушал ли он тебя, когда, сидя на плечах матери, ты отправилась к морю в своей бело–розовой панамке? Тебя с мамой уже стало не видно за стволами сосен, а я всё не приступал к делу.

Здесь, в Турции, у нас нет ни радиоприёмника, ни телевизора, ни, тем более, русских газет. До сих пор ничто не мешало писать эту книгу.

Дома по несколько раз в день слушал передачи радиостанции «Свобода», вечерами, пригнувшись к экрану телевизора, смотрел выпуски «Новостей».

Ужасающих.

…Ощущая своё бессилие, видеть, как корабль государства вместе со всеми пассажирами, со всеми нами, постепенно идёт ко дну…

То, о чём я узнал на рассвете, впрямую пока не затрагивает нашу семью. Наши сбережения не лежат ни на счетах обанкротившихся банков и сберкасс, ни где–нибудь под матрацем. Всё, что мы с мамой собрали за зиму, вложено в эти сосны, море, солнце.

Которое сейчас достигло зенита и заставляет меня передвинуться вместе с пластиковым креслом и столом вслед за тенью в самый угол терраски.

Что нас ждёт по возвращении домой? У меня и у мамы одна надежда: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, – говорит Христос, – завтрашний день сам о себе позаботится». Мы уже не раз убеждались: эти слова, как ни странно, чистая правда.

И всё же…

Цикады мешают думать. Не работается. Хоть и кофе себе соорудил при помощи кипятильника.

Вот уже ты вернулась с мамой после купания сначала в море, потом в бассейне, под спасительной тенью обступивших его сосен, съела кашку, половинку персика, закусила молочком из материнской груди и уснула.

И меня, как младенца, тоже потянуло ко сну.

В комнате хор цикад менее слышен, зато назойливо зудит кондиционер. Марина подсаживается ко мне на раскладушку с тонометром, молча, привычным жестом берёт мою руку, чтобы измерить давление. Покорно жду приговора. 160 на 90. Нормально для моего теперешнего состояния. Семь лет назад, до убийства отца Александра эти цифры означали бы для меня тяжелейший гипертонический криз. А сейчас организм свыкся, принимает такое давление, как данность. До поры, до времени…

Всё–таки Марина заставляет принять очередную таблетку норваска, подаёт стаканчик с водой.

Ох, и трудно приходится с нами нашей маме! Как хорошо, что ты безмятежно спишь и не видишь этой процедуры!

Родившись полтора года назад, ты не понимаешь, даже не догадываешься, куда ты попала.

…Вчера, когда ты проснулась после такого же дневного сна, пошёл с тобой, взяв подстилку и мячик, к травянистой полянке под соснами. Ты то останавливалась, то стремглав бежала за мной босичком по тропинке. Ты уже научилась кидать мяч, но ещё не умеешь его ловить. Потренировались. Потом в очередной раз ты попросила рассказать про Чичибая – стишок, который сочинился у меня, когда ты была совсем кроха. Думаю, все родители сочиняют такие глупости. Вот он. Помнишь ли ты его сейчас?

ЧИЧИБАЙ

Жил на свете некий бай
по прозванью Чичибай.
Жил на свете некий хан
по прозванью Чингизхан.
Чингизхан был страшный хам –
не давал он Чичибаю
ни бай–бай, ни ам–ам–ам.
Разозлился Чичибай
и устроил тарарай!
Испугался
Чингизхан
и умчался
в Татарстан.
Тут–то начал Чичибай
и ам–ам и бай–бай–бай!
Выспался, накушался.
Папу–маму слушался!
Вот и сказочке конец,
а кто слушал, молодец!
А кто у нас молодец?

— Никочка–Вероникочка! – как всегда, с готовностью ответила ты и, поднявшись с подстилки, снова стала играть с мячом, бегать за ним по редкой, выжженной солнцем траве, выступающей из–под опавшей хвои.

Вдруг, вернулась, прижалась к моему плечу, показывая куда–то в сторону тропинки.

Я поднялся, подошёл к тому месту. Через тропинку медленно перетекала змея. Чёрная, длинная.

Бросился назад. Схватил тебя, прижал к сердцу.

Мама об этом ничего не знает.

16

Разговаривал с тобою ещё до того, как ты родилась. Когда была в животе у мамы. Мы не знали, кто там – девочка или мальчик. Я всячески противился выяснению этого с помощью ультразвукового исследования, не хотел, чтобы маленький плодик, дитя человеческое, подвергалось внешнему воздействию.