Навсегда, до конца

И Никита выставил главный, видимо, козырь: молча протянул сложенную бумагу.

— А что, это, пожалуй, интересно, — сказал Андрей. — Типичная зубатовщина. Живы, оказывается, курилки. Где раздобыл?

— Зачем раздобывать? У нас на заводе их свободно раздают — и на проходной, и в казармах. Вот поглядишь, сколько народу придет. Все тут понятно: только правительство может обеспечить рабочим необходимые условия жизни, только правительство — лучший союзник рабочих, пока те не выставляют политических требований. Что же касается политики, это уж забота образованных господ.

Как по-писаному чешет, вызубрил наизусть, усердный малый, далеко пойдет.

— Позволь спросить, ты себя-то к какой теперь относишь категории — к рабочим или к образованным господам? — спросил Андрей, и Волков нашелся:

— Я — интеллигентный пролетарий, — не без гордости ответствовал он. — Лично меня теперешнее мое положение пока устраивает. Но если понадобится, конечно, приму посильное участие в экономической борьбе моих товарищей по классу.

До чего ж лихо! А ведь он, пожалуй, небезвреден. Для иных прямо-таки завлекательный пример: сын красковарщика, отец всю жизнь на фабриканта хребет ломал, в могилу сошел до срока, никогда и не поел досыта, а сынок, вишь, в люди выбился, белая рубашечка, штиблеты на шнурочках, этак ведь, если жить смирно, с уважением к хозяину, к мастерам, так и любой на чистую дорожку выйдет...

Зубатовское объявление Андрей положил в карман. Волков нехорошо усмехнулся:

— Своим покажешь?

— Да, своим.

В тот же день Андрей пешком отправился в Кохму. До сего времени там социал-демократов почти не было, и стало известно, что на бумагопрядильной фабрике орудуют агенты Гапона, они и решили провести сходку, создать свой кружок. Дело было в канун 1 Мая, надо было во что бы то ни стало попытаться гапоновско-зубатовскую сходку сорвать, но, как ни старался Андрей, — а выступал он в открытую, рассказывал о том, что собою представляет зубатовщина, — его попросту освистали. Сорвались маевки и в Иваново-Вознесенске, и в Шуе. А зубатовцы осмелели, стали орудовать не стесняясь, полиция им, конечно, потворствовала.

Вскоре на Талке возобновились массовки, собиралось ежедневно человек двести—триста, но разговоры шли о фабричных делах, все о тех же экономических требованиях. Полиция на массовках была, но, поскольку все шло более или менее чинно, никого не трогали. Андрей выступал несколько раз, пробовал расшевелить, повернуть в нужную сторону, однако его не слушали, поднимали шум. Так дальше продолжаться не могло, большевики это понимали. Надо было действовать решительно. И толчком послужило событие чрезвычайной важности: из Ярославля, из Северного комитета, специальным нарочным прислали недавно выпущенную в Женеве книгу Н. Ленина «Шаг вперед, два шага назад». Единственный экземпляр, уже потрепанный. Пришлось читать сообща, вслух. Читать поручили Андрею: голос у него был звучный и дикция хорошая.

«Сознательный рабочий, — читал он, — давно уже вышел из тех пеленок, когда он чурался интеллигента, как такового. Сознательный рабочий умеет ценить тот более богатый запас знаний, тот более широкий политический Кругозор, который он находит у социал-демократов интеллигентов...»

Хорошо бы, если б у нас так, сказал Бубнов. А вот у нас наоборот, нам не верят, за нами не идут. Видимо, потому, что основная масса городских рабочих — бывшие крестьяне, уровень политической сознательности у них почти равен нулю.

Да, подтвердил Федор Кокушкин, раклист (профессия для избранных, как и граверы). Вероятно, сказал он, следует на митингах выступать не Бубнову, его рабочие не принимают за своего, считают баричем, а, допустим, или ему, Кокушкину, или Авениру Ноздрину.

— К чертовой матери, — взбеленился Бубнов. — Не строй из себя пролетария, Федор, и не считай, будто вам с Ноздриным выпала честь всех вести за собой. Тоже мессия нашелся. Ленин как говорил? Надо все более широкие массы привлекать к участию во всех партийных делах. А ты претендуешь на роль...

— На какую роль претендую? — нарочито спокойно сказал Кокушкин, и это спокойствие взбесило Бубнова еще сильней. — Это, по-моему, ты претендуешь.

— Я? — Бубнов сжал кулаки.

— А ну-ка, мальцы, перестаньте, — сказал Балашов. — Устроили... Ты, Андрей, у нас грамотный, не отрицаем. Но и гонору хватает.

13 июня на Талке собралось не двести—триста человек, как обычно, а не менее тысячи. Выступали Роман Семенчиков, Василий Красный. Выступал и Бубнов. Говорил о зубатовщине. Слушали на этот раз хорошо, не перебивали: фабрично-заводские ячейки сходку подготовили, сперва провели собрания на предприятиях.

Но подготовился и полицмейстер Кожеловский. В самый разгар митинга на поляну ворвался конный отряд, засвистели нагайки. Хватали наугад. Андрей успел замешаться в толпе. Кроме Клавдии Кирякиной-Колотиловой (по кличке Мишка) и Федора Кокушкина, за решетку никто из руководителей не угодил, да и тех продержали недолго. Избили Семенчикова, Голубева, Окутина, Белову...

Стало ясно: надо создавать боевую дружину, а пока сходки прекратить.

5