Навсегда

— Да, да, — сказал лейтенант, по вдруг вспомнил — А завтрак?

— Завтрак готов, господин лейтенант, — ответил Хейнц, сторонясь в дверях, чтобы пропустить парикмахера.

— Ну, так давайте сначала завтрак, — сказал лейтенант.

— Слушаю, — мягко ответил Хейнц и, взявшись за ручку двери, загородил дорогу парикмахеру. Вода из стаканчика плеснулась на подносик, а парикмахер удивленно поднял глаза на Хейнца. Тот, надвинувшись на него грудью, оттеснил обратно в коридор и прикрыл у себя за спиной дверь.

— Сначала он будет завтракать, — спокойно и внушительно сказал тот парикмахеру, и вместе они пошли обратно на кухню.

Парикмахер, чувствуя легкий озноб, теперь шел быстрее и расплескивал воду. В комнате, где он каждое утро брил лейтенанта, он успел заметить яркий свет, каких-то людей, наклонившихся над сидящим человеком, и испачканный в крови платок в руках у солдата…

Вернувшись в кабинет, Хейнц расстелил салфетку, поставил перед лейтенантом стакан холодной воды и две маленькие тарелочки — одну с творогом, другую с горячим морковным пюре.

Лейтенант вытащил из ящика стола коробочку, достал из нее две таблетки, проглотил одну за другой, запивая водой, и начал есть пюре. Очень скоро во рту исчезло противное ощущение горечи. Внимательно пережевывая пюре, он поднял голову и посмотрел на белокурого шпика с пластырем на подбородке.

— Чем это он тебя? Бутылкой или стулом?

— Кулаком, — вытянувшись, с готовностью доложил шпик. Он говорил, слегка пришепетывая, так как челюсть у него плохо двигалась.

— Здорово! — одобрительно заметил лейтенант, вытер губы салфеткой и пододвинул к себе творог.

Немного погодя, продолжая есть, он задумчиво покосился на лежащие перед ним бумаги и обратился к унтер-офицеру:

— Спросите его, почему он кричал «Хайль Гитлер!», когда дрался в трактире?

Унтер перевел Матасу вопрос. Отвечая, тот попытался встать, но не смог.

— Что он говорит? — нетерпеливо спросил лейтенант, заметив легкую усмешку в глазах полицейского.

— Осмелюсь доложить, он говорит, что больше не будет драться. И он не помнит, что он кричал.

— А что, по-вашему, в этом смешного?

— Прошу прощения, этот дурак назвал вас председателем. Он думает, что он в суде.

— Троглодит и орангутанг, — с полным ртом пробормотал лейтенант и отодвинул от себя тарелку с крошками творога.

Унтер-офицер подошел к двери, приотворил ее, с кем-то пошептался и, открыв дверь пошире, впустил пожилого почтового чиновника в крахмальном воротничке, подпирающем большой кадык на жилистой шее. Чиновник сделал шаг, сдвинул каблуки и сдержанно поклонился. Старческие его губы имели такое выражение, будто он с отвращением держал во рту что-то противное, чего не мог ни выплюнуть, ни проглотить. Одет он был старомодно, но очень прилично.

— Ну-с, господин почтмейстер, вы, кажется, говорите по-немецки? — оживившись, спросил лейтенант и с наслаждением закурил сигарету. — Да? Благодарение богу. Может быть, закурите?

— Очень благодарен, — поклонился чиновник и кисло улыбнулся. — К сожалению, имею предрасположение к язве.

— Повышенная кислотность и тому подобное? — спросил лейтенант. — Гнуснейшая история!.. Я вас пригласил, чтобы вы посмотрели на этого человека. Вы его знаете?

Чиновник поправил пенсне, посмотрел на Матаса и, быстро повернувшись опять к лейтенанту, четко, с видимым удовольствием сказал:

— Да, третьего дня, в среду, около двух часов дня он приходил на почту. Совершенно точно!

— Отлично, — сказал лейтенант. — Мы это знаем. Вы давно живете в этом городе?

— Сорок два года, господин начальник.

— Очень хорошо. Теперь я попрошу вас не торопясь, внимательно рассмотреть этого человека и припомнить, не видели ли вы его когда-нибудь раньше? Только не спешите. Это весьма важно.

— Важно? — с проснувшимся интересом сказал чиновник и, торопливо сдернув пенсне, быстрым движением своих бескровных, сухих пальцев протер стекла квадратным кусочком замши. Затем он долго насаживал пенсне на место, будто устанавливая оптический прицел, вплотную подошел к Матасу и, вытянув шею, уставился в упор ему в лицо. Через минуту он слегка откинул назад голову, прищурился и вдруг, покраснев от раздражения, желчно проговорил:

— Но он же все время качается! Я не могу его как следует разглядеть!

Белокурый шпик шагнул вперед и, подложив руку под подбородок Матаса, вздернул его голову.

Чиновник наклонился, придерживая на носу пенсне и пронзительно вглядываясь. Лейтенант искоса следил за ним. Выражение надежды и охотничьего возбуждения довольно противно выглядело на изжеванном, старческом лице чиновника. Потом оживление начало постепенно угасать. Чиновник досадливо фыркнул и сокрушенно покачал головой. Увеличенные сильными стеклами, его колючие глаза со старческими мешками были прямо перед глазами Матаса. Даже полуослепший от яркого света, Матас видел их вполне отчетливо. Он не мог пошевелить головой, его подбородок крепко сжимала потная, сильная рука. Он мог только смотреть, и он смотрел и думал о том, что ничего прекраснее этих глаз не видел в жизни. И если ему суждено еще жить, он никогда их не забудет.

Чиновник повернулся к лейтенанту.