Наваждение

— Мне… никто… не нужен. Только ты, — прошептала она, кусая губы. Боль накатывала на нее приступами, и она все сильнее впивалась пальцами в руку Франсуа. Ребенок был довольно большим, и Сара знала, что родить ей будет нелегко, хотя это и были ее седьмые роды.

Вопреки всем надеждам Франсуа, схватки растянулись на всю ночь, и он несколько раз порывался послать кого-то из работников в Шелбурн или даже в гарнизон, где был врач, но Сара останавливала его. Она ничего не говорила и почти не кричала — она только стонала, однако смотреть, как ее скручивает боль, было невыносимо тяжело. Франсуа то и дело обтирал ее полотенцем, смоченным холодной водой, но Саре продолжало казаться, будто ее тело охвачено огнем. В какое-то мгновение ей даже показалось, будто сбывается проклятье Эдварда, который пожелал ей вечно гореть в адском пламени, но она отогнала от себя эти мысли и только сильнее сжала руки Франсуа, которых почти не выпускала.

После полуночи схватки стали гораздо сильнее, но ничего не происходило, а Сара уже начала уставать. Каждый раз, когда она испытывала очередной приступ боли, ей хотелось вытолкнуть ребенка, но он никак не появлялся, и Сара была близка к отчаянию. Франсуа тоже пребывал в панической растерянности. Он видел, как мучается Сара, но не знал, что можно для нее сделать и как облегчить ее страдания. Он посоветовал ей кричать, если хочется, но Сара только сжала в зубах свернутое жгутом полотенце, сквозь которое проникали только ее глухие стоны.

— Все будет хорошо, милая, только еще немножечко напрягись! — растерянно бормотал Франсуа. Нахлынувшее на него чувство беспомощности и бессилия было таким острым, что он едва не заплакал.

Сара продолжала прилагать отчаянные усилия, чтобы освободиться от бремени, и Франсуа мог только крепче прижимать ее к себе и молиться, чтобы все закончилось как можно скорее. Он пытался припомнить все, чему его учили индианки, но в голове у него была такая каша, что выудить из нее что-нибудь путное не представлялось возможным.

Неожиданно у него в мозгу как будто сверкнула молния, и он вспомнил, что рассказывала ему Плачущая Ласточка. Не тратя времени даром, он схватил Сару за плечи и стал приподнимать ее так, чтобы она оказалась в сидячем положении, однако это оказалось не так-то легко. Сара не понимала, что он от нее хочет; впрочем, даже если бы она знала, то вряд ли сумела помочь ему, ибо ее сведенные судорогой мускулы утратили гибкость и стали неподатливы.

— Попробуй подняться, — уговаривал ее Франсуа, и Сара посмотрела на него, как на сумасшедшего, но он продолжал настаивать. Индейские женщины утверждали, что если женщина сядет на корточки, ребенок пойдет быстрее, и сейчас это был единственный выход. Впрочем, о ребенке Франсуа уже почти не думал — он боялся потерять Сару.

Наконец ему удалось ссадить ее на пол. Сесть на корточки ей никак не удавалось, и Франсуа фактически держал ее на руках. Сара продолжала тужиться, но теперь, когда у нее был упор для ног, дело пошло легче. Время от времени она даже пыталась что-то сказать ему, но из горла ее рвались только короткие хриплые крики.

«Он идет! Идет!..» — хотелось сказать Саре, но Франсуа, слава богу, и сам это понял. Продолжая поддерживать ее своими сильными руками, он шептал ей на ухо слова успокоения, и пот градом катился по его лицу. Неожиданно Сара издала громкий, протяжный вопль, живо напомнивший ему крик Плачущей Ласточки. Франсуа едва успел подсунуть под нее индейское одеяло — уже в следующий миг к крику Сары присоединился писк ребенка, и он увидел его — крохотный мокрый комочек, который наконец-то появился на свет. Это был мальчик! К тому же он был довольно крупным, хотя и бледным. Но самое главное, он был жив, и Сара снова вскрикнула — на этот раз от радости.

Но не успели они оба перевести дух, как младенец перестал дышать.

С горестным воплем, похожим на вой раненой волчицы, Сара наклонилась и схватила дитя, все еще соединенное с ней пуповиной, но Франсуа видел, что мальчик умирает.

Что он мог сделать? Подхватив Сару на руки, он снова уложил ее на кровать и, действуя почти машинально, перевязал пуповину попавшим под руки кожаным шнурком, а потом перерезал ее своим охотничьим ножом, с которым никогда не расставался. Потом он отнял у Сары маленькое тельце и в растерянности прижал к себе. Глаза Сары умоляли его спасти малыша, по Франсуа не знал как. Единственное, что он знал твердо, это то, что он никогда больше не разрешит ей рожать.

Никогда…

Сара на кровати громко всхлипнула, и Франсуа, взяв младенца за ножки, перевернул его вниз головой и начал похлопывать по спине, стараясь вдохнуть жизнь в его жалкое тельце, которое уже начало синеть.

— Франсуа! Пожалуйста! — она твердила эти два слова не переставая, надеясь на него словно на господа бога, но он не мог ничего сделать. Франсуа был уверен, что ребенок уже не дышит, но Сара продолжала просить и молить его до тех пор, пока в страхе и досаде он не стукнул малыша по спине всей ладонью.