Наваждение

Рон ждал, пока Нэнси заснет. Он лежал спокойно, не двигаясь, хоть сердце его колотилось, а за ушами и по груди стекали капельки пота, щекотавшие кожу. Может быть, ему полегчало бы, если бы перед сном они занимались любовью, но она дала ему понять, что ей ничего не хочется, и он не стал к ней приставать. Уже не в первый раз ему было странно при мысли о том, что все эти годы он оставался с Нэнси отчасти потому, что она не могла иметь детей, но с самого начала их отношений его привлекал в ней именно ее материнский инстинкт.

В нынешней ее ипостаси Нэнси трудно было узнать. Выражение ее маленького лица, на котором обычно читалось стремление во всем забежать вперед, теперь было целеустремленным и решительным. Причем эта решительность далеко не всегда имела основания. Сначала она признала необходимость освобождения Рэчел от этого ублюдка Мики, но пять минут спустя огорошила его странным заявлением:

— Не надо было тебе ее забирать.

Рон старался быть терпеливым. Он понимал, как трудно ей смириться с тем, что всего лишь за день до этого Рэчел пережила такой же кошмар, какой с трудом довелось пережить и ей, когда она была примерно в том же возрасте.

Кроме того, Нэнси почему-то с симпатией относилась к матери Рэчел. Она с ней, к сожалению, где-то столкнулась и нашла, что та и вправду очень милая.

— Кто может любить ребенка сильнее матери? — спросила она его.

Я, подумал он, я бы смог. Но говорить об этом, естественно, не стал. Как бы она, интересно, отреагировала, если бы он сказал ей: «Эта девочка — любовь всей моей жизни»? Что было бы, если б Нэнси вернулась сегодня пораньше и застала его всхлипывающим над прилавком? Она бы, наверное, до смерти перепугалась. Ее не смогло бы удовлетворить ни одно объяснение — кроме того, что у него стали сдавать нервы.

Но это не нервы стали у него сдавать, он начал терять самообладание, эмоциональное равновесие. Мысль о Рэчел, сидевшей в подвале, вызывала у него сильнейшие душевные муки. Ему бы, наверное, лучше спуститься вниз, увидеть там это испуганное существо, потому что единственное его желание сводилось к Тому, чтобы девочка чувствовала себя в безопасности. Он ничтоже сумняшеся убил бы Мику, если бы Рэчел была ему за это благодарна.

Тут Рон сообразил, что эта эпопея длится всего двадцать шесть часов. Через несколько дней напряжение спадет, все они расслабятся, и Рэчел сможет гораздо лучше понять, какой была та жизнь, которой она жила раньше. Сейчас он был ее врагом. Она его сейчас ненавидела. При мысли об этом глаза его наполнились слезами, у него снова чуть не случился нервный срыв. Но тут он вспомнил, как держал в руках ее ножку, и от этого ему немного полегчало. Только вниз все равно надо было спуститься.

— Нэнси, — шепотом позвал он.

Молчание.

— Ты спишь?

Рон встал и вышел из комнаты. В кухне дышать было спокойнее. Несмотря на слова Нэнси, он очень сомневался в том, что Рэчел что-то слышит через звукоизолирующую прокладку из стеклоткани толщиной в три с половиной дюйма. А если и слышит, тихий скрип половиц — не тот звук, который может разбудить спящего ребенка.

Он на ощупь прошел в мастерскую и включил свет. Полотенце лежало под прилавком. Он взял его, вытер лицо и грудь. Внизу было гораздо прохладнее. Он бросил взгляд в сторону двери в подвал. Не замерзнет она там? Надо бы проверить…

Он взял ключ, прошел несколько шагов, потом остановился, пораженный легкостью, с какой ему почти удалось себя уговорить спуститься к ней.

И все же… А что, если с ней что-то случилось? Ведь она, кажется, стонет во сне…

Рон открыл дверь и вышел на площадку, а потом и сам не понял, как спустился с лестницы. Вспомнив о Таше, он решил, что ему повезло: если бы он ее разбудил, та своим лаем всех бы здесь подняла.

Он приложил ухо к двери. Ничего не слышно. Все в порядке, решил он, испытав разочарование, ведь заходить в комнату теперь не было нужды.

Рон сел на нижнюю ступеньку. Она здесь, рядом, меньше чем в десяти футах от него. На ней розовая ночная рубашка, которую купила Нэнси…

Он встал. Снова сел. Принялся раскачиваться из стороны в сторону, как будто только эти движения могли определить, оставаться ему здесь или войти. И тем не менее, даже смирившись с ощущением сознательного отказа от ответственности, он знал, что сможет себя побороть, и когда это произойдет, когда он перестанет раскачиваться, он будто пройдет сквозь огонь. Вот почему мне надо быть здесь, сказал он себе. Чтобы проверить свою любовь.

— Эй!

Рон резко обернулся. Наверху стояла Нэнси и отчаянно жестикулировала, требуя подняться. Он встал на ноги. Ощущение радости испарилось. Почему он раньше не отправил Нэнси домой? Теперь и вспомнить было трудно. Он забыл уже и ту причину, по которой так настойчиво приглашал ее сюда переехать.