Наваждение

Дтей и подростковъ жило въ дом никогда не меньше дюжины, а взрослыхъ, не считая отца и матери, набиралось человкъ до пятнадцати. Только въ послднее время, когда ужъ наши переселились въ деревню, все старое сбрелось въ разныя стороны, да и самый домъ нашъ проданъ — я сообразилъ и понялъ, какое это было безобразіе, но тогда мн казалось, что вс такъ живутъ и что иначе и жить невозможно. У отца всегда было пропасть длъ и хлопотъ, онъ узжалъ иной разъ изъ Москвы на нсколько мсяцевъ и, вообще, считался у насъ гостемъ. Мама всю жизнь свою была и есть воплощеніе доброты, безпорядочности и широкаго неизмннаго радушія. И чего-чего не вынесла она изъ-за этого радушія. Дяденьки, тетеньки и кузины; да, вдь, какіе еще! — пятиюродные, шестиюродные, откуда-то прізжали прямо къ намъ, выбирали себ комнату, поселялись и спокойно жили у насъ цлые годы. Другіе привозили въ Москву своихъ дтей, помщали въ учебныя заведенія и поручали мам заботиться объ нихъ и брать къ себ на праздникъ. По воскресеньямъ, на Рождество и на Святую у насъ всегда набиралось столько разныхъ кузеновъ и кузинъ, что, несмотря на безчисленность нашихъ комнатъ, приходилось стлать постели даже въ гостиныхъ. Можно себ представить, какая поднималась возня и какія иной разъ выходили исторіи! Между нами разыгрывались водевили, комедіи и драмы; мы дружились, ссорились, враждовали, а по мр того, какъ нкоторые изъ насъ выростали, являлась и нжность, и поцлуи въ уголкахъ, и планы будущихъ супружествъ. Конечно, все выходило на свжую воду, раздувалось, дополнялось всевозможными сплетнями нянекъ и тетенекъ. Начинались слдствія и сообразные съ обстоятельствами дла приговоры. Бдная мама иной разъ доходила до полнаго изнеможенія, надсаживала себ грудь въ роли верховнаго судьи и съ отчаянными фразами запиралась въ свою комнату.

* * *

Въ такой-то Ноевъ ковчегъ суждено было попасть и Зин. Ея мать была большимъ другомъ мамы и передъ смертью написала ей письмо, въ которомъ поручала «ея золотому сердцу» свою бдную двочку. Отца Зина и не помнила — онъ умеръ чуть-ли не въ самый день ея рожденія, а опекуны были очень рады пристроить ее въ нашемъ семейств.

Это было раннею осенью, мы только что вернулись съ дачи. Я, помню, сидлъ въ своей комнат весь запачканный красками передъ начатымъ мною пейзажемъ, когда ко мн влетла сестра Катя.

— Пойдемъ, пойдемъ скоре! — едва выговорила она, переводя духъ. — Знаешь, Зину привезли, она тамъ съ мамой въ гостиной…

— Ты ее видла?

— Да, видла, она хорошенькая… вся въ черномъ… только не плачетъ… Пойдемъ-же скоре.

— Я-то зачмъ пойду? Слава Богу, еще успю разглядть… Видишь — рисую… и пожалуйста не мшай мн до обда…

— Что это ты? Кажется, интересничать вздумалъ… ну, такъ сиди… Ты думаешь, ты такой важный баринъ, что къ теб въ комнату ее приведутъ представляться… какъ-же! Жди!

И Катя убжала.

Я нисколько не «интересничалъ», по крайней мр, вовсе не думалъ интересничать. Я зналъ, что этой Зин всего лтъ тринадцать, самое большее четырнадцать, и ея появленіе у насъ въ дом нисколько меня не занимало. Я тогда только что начиналъ считать себя взрослымъ молодымъ человкомъ, я уже зазжалъ къ Огюсту брить воображаемые усы и заказалъ себ новый фракъ у Циммермана. Я былъ влюбленъ въ молоденькую танцовщицу, съ которой меня даже общали познакомить — и какое-же мн дло было до какой-нибудь маленькой двочки!..

Я преспокойно остался предъ мольбертомъ и продолжалъ работать. Но чрезъ нсколько минутъ, недалеко въ корридор, послышались голоса, двери распахнулись, и ко мн вошла Катя, ведя подъ руку нашу новую гостью, а за ними вся ватага дтей.

— Вотъ это нашъ старшій братъ, Andr'e, который теперь что-то очень заважничалъ и считаетъ себя большимъ человкомъ… Только мы не очень-то его боимся! — объявила Катя, смясь и длая мн гримасы.

За нею и дти разразились хохотомъ и принялись прыгать кругомъ меня и бить въ ладоши.

Въ первую секунду я хотлъ было раскричаться и пугнуть ихъ хорошенько; но сразу при этой Зин все-же было неловко, да и сама она меня неожиданно поразила. Я почему-то ожидалъ увидть какую-нибудь маленькую дикарку, а между тмъ предо мной стояла и глядла на меня большими темными глазами изящная высокая двочка, съ удивительно нжнымъ и блднымъ лицомъ, еще боле нжнымъ и блднымъ отъ чернаго траурнаго платья.

Я даже сконфузился и смущенно поднялся со стула. Она мн присла, внимательно меня разглядывая.

— Pardon, ne vous salissez pas? — чувствуя, что красню, сказалъ я и протянулъ ей руку.

— Ну вотъ, ну вотъ! Ну какъ-же не важничаетъ!.. Даже извиняется… Сейчасъ онъ тебя назоветъ «Mademoissel^ie» и начнетъ говорить комплименты… а ты, знаешь что?..

Катя нагнулась къ Зин и прошептала ей на ухо, но такъ, что я все разслышалъ.

— Ты прямо возьми его за вихоръ, да и поцлуй!..

Зина покраснла и улыбнулась, но совту Кати не послдовала.

Я ршительно не зналъ, какъ мн держать себя, не зналъ о чемъ говорить, и вдругъ бросился вынимать и показывать Зин мои зскизы и рисунки. Она внимательно ихъ разсматривала и все повторяла:

— Ахъ, какъ вы хорошо рисуете!.. Какъ это мило!..

Показалъ я ей и сдланный мною портрет Кати.