Наваждение

— Я был в отеле «Байю-Гранд» — там раньше размещалась лечебница «Мез Сен-Клер», где Одюбон написал свою «Черную рамку». Моя жена и там побывала, расспрашивала про картину. Это, видимо, произошло через несколько месяцев после того, как мы познакомились. И еще один человек — то ли коллекционер, то ли торговец, весьма сомнительной репутации, — тоже узнавал про картину, примерно годом раньше, чем Хелен.

— Выходит, «Черной рамкой» интересовались и другие.

— И похоже, весьма активно. В подвале лечебницы мне удалось найти несколько интересных документов, в которых описаны история болезни Одюбона, курс лечения и прочее. — Пендергаст достал из портфеля обернутый в пленку пожелтевший обрывок ветхой страницы. — Отчет доктора Арне Торгенссона, лечащего врача Одюбона. Я прочитаю нужную часть.

Состояние больного улучшилось, как физическое, так и душевное. Он находится на амбулаторном лечении и развлекает пациентов рассказами о своих приключениях на Фронтире. На прошлой неделе он послал за красками, холстами и подрамниками и начал писать — да как! Смелые мазки, удивительные краски! Он изобразил совершенно необычн…

Пендергаст аккуратно вложил листок в портфель.

— Как видите, недостает важнейшей части — описания картины. Сюжет ее никому не известен.

Д’Агоста отхлебнул чаю, жалея, что это не пиво.

— А тут и гадать нечего: на картине изображен каролинский попугай.

— Аргументы, Винсент?

— Потому Хелен и украла чучела в Окли. Чтобы отследить — точнее, идентифицировать — картину.

— Логика хромает. Зачем их непременно красть? Достаточно просто изучить.

— Вовсе нет. Если за картиной охотятся конкуренты и ставки высоки, то важно самое незначительное преимущество. Вдобавок ни к чему оставлять весомые доказательства, которые могут попасть в руки соперников. Кстати, вполне возможно, что это наведет нас на след убий… — д’Агоста осекся, не желая высказывать вслух догадки.

Пендергаст испытующе взглянул на лейтенанта и, понизив голос до шепота, произнес:

— Похоже, эта загадочная «Черная рамка» и есть то, чего до сих пор мы не знали, — причина преступления.

В комнате наступила тишина.

Наконец Пендергаст шевельнулся.

— Впрочем, не будем забегать вперед. — Он достал из портфеля еще одну бумагу. — Я нашел также и вот это — видимо, фрагмент отчета о выписке Одюбона.

…был выписан из лечебницы ноября четырнадцатого дня

1821 года. Перед отъездом он передал только что законченную картину доктору Торгенссону, директору лечебницы «Мез Сен-Клер» — в благодарность за возвращенное ему здоровье.

При выписке присутствовало несколько врачей и пациентов,

и все проща…

Пендергаст убрал листок и с решительным видом закрыл портфель.

— А где же картина теперь? — спросил д’Агоста.

— Доктор Торгенссон вышел на пенсию и поселился в Порт-Ройяле. Туда я и направлюсь. Есть и еще один вопрос, имеющий косвенное отношение к делу. Помните, Джадсон упомянул, что Хелен как-то ездила в Нью-Мадрид, штат Миссури?

— Да.

— В тысяча восемьсот двенадцатом году там произошло мощное землетрясение — больше восьми баллов по шкале Рихтера. В результате образовалось несколько озер, изменилось русло Миссисипи, город лежал в руинах… А вдобавок…

— Что?

— Во время землетрясения Джон Джеймс Одюбон находился в Нью-Мадриде.

— А в чем суть? — Д’Агоста непонимающе пожал плечами.

— Совпадение? Возможно.

— Я старался разузнать про Одюбона как можно больше, но, по правде сказать, студент из меня никудышный, — сказал д’Агоста. — А вам что про него известно?

— Теперь — очень много. Расскажу вам вкратце. — Пендергаст помолчал, собираясь с мыслями. — Одюбон, незаконнорожденный сын французского морского офицера и его возлюбленной, родился на Гаити, детство провел во Франции у мачехи. Когда ему исполнилось восемнадцать, его послали в Америку, чтобы он не попал в наполеоновскую армию. Одюбон поселился в Филадельфии, где и занялся изучением и рисованием птиц. Он женился на местной девушке, Люси Бейквелл. Супруги переехали в Кентукки, к самой границе Фронтира и открыли лавку. Однако Одюбон большую часть времени посвящал птицам — охотился, обрабатывал, изготовлял чучела. Он увлекался их рисованием, но его ранние работы были слабыми и неуверенными. Сохранившиеся ранние наброски столь же безжизненны, как и мертвые птицы, которых он рисовал. Торговец из него не вышел; в тысяча восемьсот двадцатом году он обанкротился и перевез семью в Новый Орлеан, в развалюху на Дофин-стрит, где они жили в нищете.