Наваждение

И вот она вновь очутилась в своей крохотной слепой камере. Сколько времени она тут провалялась, сказать было трудно. Но день уже наступил, о чем свидетельствовал скудный серый свет, сочащийся сквозь решетку. В узкое отверстие под дверью был просунут поднос с тарелкой жидкой овсянки и кружкой воды. Есть ей не хотелось, но в горле и во рту пересохло. Заставив себя подняться, Элистэ добрела до двери, опустилась на колени и разом осушила кружку, не подумав о том, что воды могут не принести до самого вечера. Потом вернулась к койке, легла и закрыла глаза. Полумрак уступил место тьме, и сознание ее тоже окуталось тьмою.

Она проснулась все в том же полумраке, но молодость и здоровье взяли свое - апатия прошла, она снова могла думать и чувствовать. Ее терзали холод, безнадежность и воспаленное любопытство. В том, какая доля ей уготована, сомневаться не приходилось, и Элистэ гнала от себя эти мысли. Но что стало с дядюшкой Кинцем? С Флозиной Валёр? Кинц, несомненно, исчез из садов Авиллака, но остался ли он на воле? Прошли часы, а ее так и не отвели на повторный допрос. Если вожделенная жертва ускользнула от Народного Авангарда, разве палачи не подвергли бы ее новой пытке? При воспоминании о камере пыток у нее кровь стыла в жилах, но одновременно Элистэ испытывала строптивую гордость. Она одолела полу-Чувствительницу, наверняка самую жуткую Пыточницу во всей "Гробнице". Если ей снова придется иметь дело с этой машиной, она снова ее одолеет, к тому же увереннее и быстрее, чем в первый раз, потому что теперь осознала свою силу. Эта пытка была для нее самой страшной, и она поняла, что бояться уже нечего - им не заставить ее выдать дядюшку.

Возможно, Бирс Валёр и его подручные тоже это почувствовали. Оттого-то ее, вероятно, и оставили в покое. Никто за ней не пришел, допрос не возобновился. Миновало два дня; одиночество Элистэ нарушали лишь приходы надзирателя - прыщавого одутловатого деревенского парня лет двадцати, от которого она не услышала ни единого слова.

Однако на третий день ее заточения случилось нечто невероятное.

Элистэ неподвижно лежала на койке с открытыми глазами. Она вспоминала тупик Слепого Кармана, Дрефа сын-Цино и могла часами предаваться подобным мыслям. Но в тот день слабый стук и шепот вывели ее из забытья. Приподнявшись на локте, она повернулась к двери и заметила за решеткой бледное лицо - отнюдь не тюремщика.

Посетитель? В "Гробнице"? Элистэ мгновенно очутилась у двери. Сквозь железные прутья она разглядела круглые щеки и подбородок, вздернутый носик и густые каштановые локоны. Лицо девушки, совсем юной, казалось знакомым. В проклятом тюремном полумраке легко было и ошибиться, однако...

При первых же словах посетительницы догадка превратилась в уверенность.

- Ну и ну, кузина, вот уж не думала тебя здесь встретить. О Чары, какая гнусная дыра!

- Аврелия!

- Ш-ш-ш, не называй меня этим именем. Тут я зовусь собраткой Нинеттой.

- Собраткой?

- Правда, вульгарно? Но как не считаться с духом времени! По-другому не проживешь, или я не права?

- Но... что ты... почему?.. Сколько месяцев прошло с тех... Прости, я ничего не понимаю.

- Да, видок у тебя совсем обалдевший! Но тут никакой тайны, кузина. Просто я здорово словчила, вот и все. Я обманула наших врагов, обвела их вокруг пальца, как последних идиотов. Впрочем, это было легко, они такие тупые!

- Так что же ты сделала?

- Поменяла личину! Понимаешь, когда нас схватили - о Чары, ну и жуткая была ночка! - у твоей горничной хватило дерзости и смекалки выдать себя за тебя...

"О, моя бедная храбрая Кэрт".

- Вообще-то, у нее это получилось весьма искусно, тут мне нечем гордиться - ведь я взяла пример с субретки. И когда, значит, канальи привезли нас в "Гробницу" и стали допытываться, кто мы такие, я назвалась собраткой Нинеттой, служанкой графини во Рувиньяк. Поверь мне - я законченная актриса. Не родись я Возвышенной, непременно блистала бы на подмостках. Говор, жесты, манеры - все у меня получилось безупречно. Я сыграла свою роль гениально, и хитрость сработала.

- Ты отказалась от имени, от родных, от своего сословия и наследия крови?

- А что было делать? И нечего, кузина, так передо мной задаваться. Ты что, все эти месяцы разгуливала на воле под собственным именем?

"Справедливо. Но здесь я себя не предала", - подумала Элистэ. Здравый смысл и прямая выгода оправдывали Аврелию. Но забыть высокие нравственные устои Возвышенных? Впрочем, обличать ее теперь не имело смысла. Элистэ всего лишь спросила:

- И графиня промолчала?