Наваждение

Ко мнѣ она привязалась съ первыхъ-же дней и кажется черезъ недѣлю по ея пріѣздѣ мы были уже на «ты» и искали глазами другъ друга. Я вдругъ разлюбилъ мою танцовщицу, отказался даже отъ знакомства съ нею и все больше сидѣлъ дома. Тогда я готовился къ университетскому экзамену, бралъ уроки у приходящихъ учителей, а въ свободное время занимался живописью. Окончивъ свой пейзажъ, я принялся за Зининъ портретъ. Мама противъ этого ничего не имѣла и Зина каждый день, въ назначенный мною часъ, являлась ко мнѣ въ комнату. Она садилась передо мною въ кресло, принимала граціозную позу и начинала, не отрываясь, глядѣть на меня своими черными, не мигавшими глазами.

Мнѣ иногда даже какъ-то жутко становилось отъ этого взгляда. У нея были странные глаза — они всегда молчали. Ея ротъ говорилъ, улыбался, выражалъ ласку, боль, нетерпѣніе, радость и страхъ, а глаза оставались неподвижными, безучастными. Они умѣли только пристально, загадочно смотрѣть съ какимъ-то смущающимъ вопросомъ. Если изрѣдка и вспыхивало въ нихъ какое-нибудь чувство, то всегда только мгновенно; едва успѣешь уловить его, какъ глаза уже молчатъ попрежнему.

Зина произвела на меня сразу, съ первой-же минуты неотразимое впечатлѣніе. Я началъ смотрѣть на нее не какъ на четырнадцатилѣтнюю дѣвочку, а какъ на существо совсѣмъ особенное. И странное дѣло, я наблюдалъ за нею и подмѣчалъ въ ней многое дурное, чего никто не видѣлъ, и въ томъ числѣ какую-то непонятную, отвратительную жестокость. Ея любимымъ занятіемъ было всячески мучить жившихъ у насъ собакъ и кошекъ, и я никакъ не могъ ее отучить отъ этого. Конечно, я возмущался всѣмъ этимъ, но не надолго. Стоило ей ласково взглянуть на меня, и все забывалось. Гдѣ-бы я ни былъ и чтобы ни дѣлалъ, меня тянуло къ ней неудержимо.

Я старался скрывать это это всѣхъ, и отъ нея самой, и своимъ отношеніямъ съ нею придавалъ оттѣнокъ покровительственнаго вниманія и шаловливой снисходительности. «Андрюшинъ капризъ», вотъ какое названіе для Зины придумала Катя и оно, какъ и всѣ наши прозвища, принялось очень скоро.

А между тѣмъ, этотъ «капризъ» не проходилъ, а съ каждымъ днемъ забиралъ надо мною все больше и больше власти. Я самъ замѣтилъ, какъ совершилась полная перемѣна въ моей жизни. Знакомые, товарищи, танцы, театръ для меня ужъ больше не существовали. Мои учителя удивлялись отчего я такъ разсѣянъ; еслибъ они знали, что я едва заглядываю въ книги предъ ихъ приходомъ, то стали бы удивляться только моей, дѣйствительно, въ то время огромной памяти.

Одно, чѣмъ я занимался съ наслажденіемъ, былъ Зининъ портретъ. Я проводилъ надъ нимъ цѣлые часы, и всѣ увѣряли, что онъ становится очень похожимъ. Но самому мнѣ онъ казался ужаснымъ; я хотѣлъ, чтобъ это вышло живое лицо и долженъ былъ справляться съ такими трудностями, какія мнѣ тогда были не подъ силу. Наконецъ, я какъ-то вдругъ отыскалъ настоящее сочетаніе красокъ — нѣсколько штриховъ, тѣней, и вдругъ лицо оживилось, съ полотна глянула на меня Зина съ ея странной бѣлизной, съ молчащими неподвижными глазами.

Я весь дрожалъ, я задыхался отъ восторга, я чувствовалъ въ себѣ наитіе новой силы и боялся, что вотъ-вотъ она сейчасъ исчезнетъ, а я не успѣю ничего сдѣлать. Но мнѣ нуженъ былъ оригиналъ для продолженія работы. Я выбѣжалъ изъ комнаты и сталъ звать Зину.

Ея нигдѣ не было и никто даже не могъ сказать мнѣ куда это она пропала. Я подумалъ, что она нарочно отъ меня прячется, поручилъ дѣтямъ искать ее, и самъ обѣгалъ всѣ углы и закоулки.

— Зина! Зина! — раздалось по всему дому.

— Ну, чего кричите, не услышитъ, въ кухню она пробѣжала… Видно чистыхъ комнатъ мало показалось…

Это говорила, высунувшись изъ дѣвичьей, наша грубая Бобелина.

Я бросился чрезъ длинный темный корридоръ въ кухню.

* * *

Кухня у насъ была величины необъятной и перегородками раздѣлялась на нѣсколько комнатъ. Тутъ жилъ поваръ съ поваренкомъ, кухарка и прачки, кромѣ того, вѣчно проживалъ какой-то пришлый людъ, какіе-то кумовья и сваты нашей прислуги, находящіеся безъ мѣста и пристанища. Я убѣжденъ, что между ними не разъ попадались и безпаспортные. Никто изъ господъ никогда въ кухню не заглядывалъ, и тамъ могло происходить всякое безобразіе, особенно при системѣ взаимнаго укрывательства. Я не мню, что одинъ разъ въ теченіе полугода нашъ поваръ непробудно съ утра пьянствовалъ, а за него готовилъ какой-то его братъ, получавшій за это даровое помѣщеніе, харчи, по вечерамъ и водку.

Обо всемъ этомъ мамѣ донесли только тогда, когда ужъ оба брата впали въ запой, было перепорчено нѣсколько обѣдовъ и мама рѣшилась взять новаго повара.

Въ кухнѣ носился чадъ и невыносимый запахъ махорки. Сквозь этотъ чадъ я едва разглядѣлъ Зину. Она стояла у окошка и что-то внимательно разсматривала. Поваръ, возившійся у плиты, замѣтилъ меня и снялъ свой колпакъ, вѣроятно, въ знакъ особенной почтительности.

— Ну, полноте, барышня, что вы тутъ… оставьте… — забасилъ онъ, обращаясь къ Зинѣ: — только ручки запачкаете… вотъ и Андрей Николаевичъ идутъ за вами!..

— Зина, что ты тутъ дѣлаешь? — удивленно спросилъ я, подходя къ ней.