Наваринское сражение. Битва трех адмиралов

А вскоре в Летнем саду Кронштадта был открыт и скромный обелиск. Надпись на нем гласила: «Офицеры “Азова” любезному сослуживцу, бросившемуся с кормы корабля для спасения погибающего в волнах матроса и заплатившему жизнью за столь человеколюбивый поступок».

Но все это еще впереди, а пока эскадра, приспустив в знак траура по погибшим флаги, продолжает свой путь в неведомое. Русских моряков ждут впереди долгие годы боевой страды, походы и крейсерства, впереди у них еще самое главное – пламя и слава Наварина!

Глава шестая В поисках союзников

Пока корабли Гейдена качались на средиземноморских волнах, держа курс строго на норд-ост, вокруг них разворачивался новый раунд политической схватки. На этот раз за честь России предстояло постоять посланнику в Неаполе графу Штакельбергу. Посланник был озабочен, как лучше предварить приход эскадры в итальянские порты. С этим он и явился к министру иностранных дел королевства кавалеру Медичи. И принимающий, и посещающий были в дипломатии не новичками. Граф был изысканно любезен, кавалер не менее учтив.

Справившись с мучавшей кавалера подагрой и поинтересовавшись здоровьем кавалерской супруги, Штакельберг плавно перешел к сути своего визита:

– Мне, ваша милость, было бы небезынтересно оговорить условия пребывания эскадры российской короны в портах вашего королевства!

– О, мы всегда рады добрым гостям! – заученно растянул улыбку Медичи. – Но… зачем вы, собственно говоря, плывете именно к нам?

– Есть ли еще более гостеприимный народ, чем итальянцы! – ответил ему Штакельберг с выражением самым счастливым. – А к тому же мы рассчитываем дать здесь отдых нашим измученным командам и пополнить запасы воды!

– Ах, мой дорогой граф, – молвил Медичи (улыбка с лица у него уже сползла). – Ведь Высокая Порта обидится на нас за такой поступок! Мы и так слишком часто нервируем султана Махмуда, а теперь он и вовсе озлобится!

– Но сейчас не времена пиратов Барбароссы, и просвещенный Запад никому вас в обиду не даст! – тут же привел свои аргументы российский посол.

– Его величество король Фердинанд еще восемь лет назад ограничил посещение военными судами, – несколько занервничал Медичи. – Там, где стоят гарнизоны, мы допускаем по четыре судна, туда же, где их нет, – по три!

В ответ Штакельберг только хмыкнул:

– Но ведь еще в 1787 году между нашими дворами был заключен договор об особых льготах русским судам. – Подтверждая свои слова, граф выложил перед министром и сам документ.

Кавалер Медичи надолго уткнулся в бумаги своим длинным фамильным носом. Наконец он поднял глаза:

– Все это так, но…

Препирались долго. Наконец сошлись на том, что линейные корабли итальянцы будут запускать в свои гавани, согласуясь с параграфами года 1819-го, зато фрегаты и корветы будут пользоваться льготами года 1787-го.

– Но подобное исключение, граф, мы позволяем вам в последний раз! – решающее слово Медичи оставил за собой.

В ответ Штакельберг лишь утвердительно кивнул головой. К чему ничего не значащие слова, от которых завтра так легко отказаться. И кто может знать, какие карты выбросит политический пасьянс через год, два! Сейчас же главное сделано, и эскадра Гейдена сможет теперь спокойно отстояться на тихих итальянских рейдах.

* * *

9 сентября на рассвете с салингов русских кораблей увидели берег. То была Сицилия – земля древняя и благодатная. Подойдя к острову, корабли один за другим приводились в бейдевинд и ложились в дрейф. Позади более месяца непрерывного плавания.

Палермо встречал русских моряков ослепительной южной красотой и душистым запахом апельсинов. На причале, куда подошли первые шлюпки, прибывших бурно приветствовала толпа местных нищих, в нетерпеливом предвкушении вина, скандалов и драк.

– Чтой-то много у них люда бродячего! – делились меж собой матросы-гребцы, с любопытством разглядывая живописное сборище.

– А чего им тута не бродяжничать! – разъясняли остальные, более наблюдательные. – Снегов да морозу здесь нету, лето круглый год, палку в землю ткни, и та растет. Чем не жисть!

– И то верно, – соглашались все. – Коли жисть тута райская, чего ж лодыря не корчить!

В местной опере в тот вечер давали Россини «Каро-де-Феро», и первые ряды партера были гостеприимно уступлены горожанами русским офицерам. Ах, как бешенно аплодировали лейтенанты и мичмана, как неистово кричали они «браво» зычноголосой приме Парлимане! Зал буквально стонал от восторга. А затем мужественных мореходов дерзко увозили во тьму улиц обольстительные и чувственные итальянки…

Сама прима удостоилась объятий лихого мичмана с «Иезекиля» и была счастливейшей из смертных. Утром певица самолично привезла предмет своего обожания прямо в гавань.

– Слышал, что девицы здешние прекрасны, но в том, что лучше их не бывает, теперь убедился сам! – авторитетно сообщил мичман, спрыгнув в шлюпку к своим сотоварищам.

А с берега пышнотелая Парлимане, выставив вперед ослепительно-откровенное декольте, все посылала и посылала ему воздушные поцелуи.

Гейден отнесся к массовому загулу офицерства спокойно: