Навь и Явь

Застолье продолжалось почти дотемна, и к концу не осталось ни одной голодной и трезвой гостьи. Быть может, кто-то в Кузнечном и удержался в стороне от пира, но это были единицы, а большинство жительниц возвращались домой с песнями, выписывая ногами кренделя и восславляя щедрость княгини Лесияры. Между тем матушку Крылинку заботило, кто будет убирать столы и объедки, набросанные гостями под ними, но тревога её оказалась напрасной: ей самой не пришлось пошевелить и пальцем – всё сделали дружинницы и служанки княгини.

– Хвала и слава тебе великая, государыня, – с низким, чинным поклоном молвила Крылинка. – Давно село наше такого праздника не видело!

– Вы его заслужили, – с чуть усталой, но полной довольства улыбкой ответила княгиня. – Треть всего нашего белогорского оружия куётся здесь, у вас. С чем бы мы победили в этой войне, ежели б не ваши труженицы молота и наковальни, работавшие денно и нощно?

На прощание она обратилась к Дарёне, раскрывая ей объятия:

– Подойди, дитя моё...

Дарёне казалось, будто это сами вечерние сумерки обняли её, ободряя и подставляя надёжное плечо. Они серебрились седыми прядями тумана, улыбались лучами зари, и хотелось безоглядно верить в тепло дохнувшие на ухо слова:

– Всё будет хорошо.

*

Сразу за летним Днём поминовения начиналась сенокосная страда. Сочные луга серебрились росой в предрассветной неге, влажная прохлада ласкалась к ногам – никто в Кузнечном не валялся в постели в этот час, все выходили на работу. Сперва – как правило, ещё до рассвета – по лугу с протяжной песней шли девы Лалады в венках из полевых цветов, освящая землю водой из Тиши; их широкие рукава белыми крыльями реяли от взмахов, прозрачные капли срывались с пальцев, а вышивка на рубашках наполнялась золотым светом. Только после этого обряда к своему делу приступали косари.

Горана с вечера заботливо приготовила все косы – отбила и остро заточила ножи, у двух заменила старые, усохшие косовища на свежие, выструганные из молодой ели, закрепила расшатавшиеся рукоятки. Матушка Крылинка достала из сундука новенькие, ярко вышитые рубашки и алые кушаки: по обычаю, на покос шли, как на праздник. Шумилку на время косьбы отпустили из войска домой, и она предвкушала все сопутствующие работе радости – на девок поглядеть, себя показать. Встали утром чуть свет, когда восточный край неба только начал желтеть предвестниками зари, а на дворе было ещё зябко; едва сели за стол, как порог дома переступила Млада – распоясанная, с задумчивым блеском меж ресниц. Обычно она приходила к обеду, а сегодня явилась ни свет ни заря.

– Младунь, ты чего это с утра пораньше? – удивилась Крылинка.

– Так покос, вестимо, – ответила та, садясь к столу и беря себе ломоть хлеба. – Каждая пара рук важна, сколько накосим – то и наше.

– А ты можешь? – на всякий случай спросила Горана.

– Чего не мочь-то? – Млада невозмутимо налила себе кружку молока. – Все силы мои – при мне.

– Ну, смотри, – проговорила оружейница.

Рагна с матушкой Крылинкой остались дома, на хозяйстве, а Дарёна, посадив Зарянку в сумку, решила на сей раз взять косу наравне с кошками. И не только потому что, как верно сказала Млада, важна была каждая пара рук, но и чтобы побыть рядом с супругой: в глубине души тихонько мурлыкал комочек веры в то, что не тишина должна излечить её ладу, а всё-таки любовь близких.

Ветерок колыхал макушки трав и развевал волосы жриц, шагавших по лугу; Млада опиралась на косу, и в её глазах зарождался отблеск зари.

– Ты хоть косить-то умеешь? – спросила у Дарёны Шумилка, в нетерпении выбивая ногами дроби, как застоявшийся в стойле конь. Она зорко всматривалась в стоявших поодаль односельчанок, выглядывая среди них миловидных девушек.

– Дело нехитрое, – отозвалась Дарёна.

– Нехитрое, а всё ж сноровки требует, – проговорила Горана. – Млада, покажи ей. Пусть поучится, что ли, пока там девы Лалады луг освящают. Дай ей косу поменьше, шестиручную^[29].

Млада прильнула сзади, а её руки легли поверх рук Дарёны. Тёплая, сладкая дрожь побежала по телу среди утренней прохлады, а голос супруги ласково звучал рядом с ухом:

– Держи вот так... Левая рука – на косовище, правая – на рукоятку. Колени прямые, голову не вешать. Правая нога идёт впереди, левая – за нею. Захватываешь полоску травы шириною примерно с ладонь, не более, и подрезаешь. И гляди в оба: на лугу могут быть камни, кочки, бугры. Зацепишь – можно косу затупить или вовсе поломать. Взмах – шаг вперёд, взмах – опять шаг. И не спеши.

Это было легко и волнующе – повиноваться рукам Млады, слившись с нею в подобии танца, плавном и скользящем, ощущая тепло её тела и мягкую, сдержанную силу. «Ш-ш-х... Ш-ш-х», – ложилась росистая трава под лезвием косы.

– Пока не наловчилась – широко не размахивайся, потихоньку иди, – наставляла Млада. – Пусть прокос будет узкий, да зато ровный.