Навь и Явь

– Сейчас, сейчас всё пройдёт, – ласково зашептала навья, доставая из мешочка на шее радужно переливающийся прозрачный камень.

Таких самоцветов Радимира никогда не видела и названия им не знала. Навья прикладывала камень к местам переломов и внутренних повреждений, и он отзывался тёплым, солнечно-мягким сиянием. Девочка перестала кричать, из её глаз ушёл мертвенный туман боли, а вскоре она смогла и подняться на ноги, как ни в чём не бывало. Такого чудесного мгновенного исцеления не давал даже самый мощный поток света Лалады.

– Матушка! – заплакала девочка, принимаясь вдруг царапать брёвна. – Там мои матушка с батюшкой, сестрицы и братец!

Хлёсткая синь глаз навьи огрела Радимиру, будто кнут.

– Ну, что стоишь? Помогай!

Её светлоокой власти хотелось подчиняться безоговорочно, и Радимира расшвыривала брёвна, совсем не чувствуя их веса. Незнакомка тоже оказалась не из хилого десятка – ворочала тяжёлые балки, будто тростинки: в ней дышала сила оборотня, но совсем не злобная и не опасная, хоть и внушающая уважение. Вдвоём они разобрали завал и нашли под ним едва живых родителей девочки; её сестрёнок и годовалого братца тоже удалось найти, но одна из девочек была мертва: её измятая, окровавленная грудь и пробитый череп не оставляли никаких сомнений, что тут не поможет даже волшебный камень. Навья сокрушённо склонилась над тельцем, коснулась бледного, разглаженного неземным покоем личика, вздохнула... Смахнув светлую слезинку со щеки, она принялась исцелять оставшихся в живых людей. Не касаясь их и пальцем, одним усилием стиснутых челюстей и оскаленных клыков она складывала переломы, а камень восстанавливал искалеченные тела на глазах у потрясённой Радимиры.

– Надо собрать все шатры, ковры и одеяла – все, какие только найдёте в округе, – сказала навья. – Люди остались без крова, им надо где-то ночевать и обогреваться.

– Погоди... Ты откуда взялась-то, умная такая? – хмыкнула, немного опомнившись, Радимира. – И почему твои глаза не боятся дневного света? Ты ж вроде навья...

– Я – Рамут, дочь Северги, – ответила красавица. – Этот камень – сердце моей матери. Я приложила его к своим глазам, и они стали видеть днём.

– Сердце? – Радимира склонилась к тепло переливавшемуся в ладони навьи самоцвету. – Кем же была твоя матушка, что её сердце – такое чудотворное?

– Она была воином, – сказала Рамут.

От тепла их соприкоснувшихся рук камень засиял ярче, и Радимира утонула в чистой, как небо над горными вершинами в солнечный день, синеве глаз навьи. А та вдруг пошатнулась, обморочно затрепетав ресницами, но женщина-кошка вовремя успела её подхватить.

– Ты что? Что с тобой?

– Не знаю... – Измученный вздох с уст Рамут коснулся губ Радимиры, а тёплая тяжесть её тела сладко оттягивала руку взволнованной женщины-кошки. – Как будто устала немного. Я три дня без еды.

– Так. Сейчас, погоди.

Это было делом восхитительно простым и приятным: подозвать одну из дружинниц и послать её за калачом и крынкой молока, а потом с теплом у сердца вручить то и другое удивительной навье, совсем не похожей на врага, но до ромашкового трепета, до медовой сладости цветущего луга похожей на Олянку. Открыв было рот, чтобы вцепиться зубами в хлеб, Рамут вдруг спохватилась:

– А Минушь с Драгоной! У меня же там дочки!

Ещё одно чудо жарко обдало сердце Радимиры: подобно дочерям Лалады, Рамут открыла проход в пространстве и шагнула в него. Не веря своим глазам, женщина-кошка последовала за нею и очутилась на широкой полянке у одиноко стоящей сосны... Повсюду снег ещё только начинал таять, а дерево окружала цветущая весна, зелёная, дышащая теплом и хвойно-медовой безмятежностью Тихой Рощи. У подножья сосны плотными кучками белели подснежники, а на её ветках, как в колыбели, уютно устроились две девчушки-навьи – хорошенькие, черноволосые и как две капли воды похожие на Рамут. Нет, не могла раскинуться Тихая Роща в Воронецком княжестве, однако из лоскутьев лопнувшей коры на стволе проступал деревянный лик, исполненный святого покоя. Сосну огибали светлые струи родника, и у Радимиры, погрузившей в тёплую воду пальцы, не осталось сомнений: Тишь пробила себе путь на поверхность за пределами Белых гор. И где – в Воронецкой земле!

– Драгона, Минушь! – позвала Рамут, протягивая руки к девочкам.

Те слезли с веток, и навья о чём-то ласково заговорила с ними на своём языке. Разломив калач, она оделила каждую из малышек куском, и проголодавшиеся девочки жадно набросились на белогорский хлеб, запивая его молоком из крынки. Яркий свет их глаза тоже переносили без труда. Пока они насыщались, сама Рамут набрала горсть воды из родника и спокойно, без вреда для себя напилась.

– Что это? – только и смогла пробормотать Радимира, обводя ошеломлённым взором это тихое, умиротворённо-светлое, цветущее место, полное весенней благодати.