Навь и Явь

Вот потянулись длинные волокна, скапливаясь у её ног в большую светящуюся лужу; когда весь двор заполнился сиянием, край которого клубился на уровне площадки крыльца, Дамрад набрала в обе руки по большому радужному шару и с ненавистью метнула в стену дворца. Сгустки силы пробили две аршинные дыры, а Дамрад расхохоталась.

Хмарь пришла в движение, подставляясь под ноги владычицы ступеньками. Повелительница навиев скакала по ней, швыряя в дворец сгусток за сгустком.

– Помогайте же мне! – крикнула она мужьям.

Среди стона, гула и грохота она почти не слышала собственного голоса. Летели в стороны кирпичи, разваливались стены, золотой крошкой брызгала внутренняя отделка; вот провалилась крыша, похоронив под собой Престольную палату, а потом ухнули в облако пыли четыре сторожевых башенки. Дамрад с восторженным оскалом на лице носилась в этом беспорядке богиней разрушения, уворачиваясь от обломков, и со стороны казалось, будто она по ним прыгала, пока те находились в воздухе, хотя на самом деле опорой ей служила хмарь.

– Пусть здесь не останется камня на камне! – вопила она в исступлённом, гибельном упоении.

Вознесясь по мосту из хмари, она окинула безумно-торжествующим взглядом город: верные навии следовали её примеру, раскатывая Зимград по камушку и по брёвнышку ударами «невидимого тарана». Постройки падали одна за другой, пыль поднималась седыми клубами, а сквозь её завесу там и сям сверкали радужные вспышки.

Где-то под обломками спала вечным сном Добронега, а вот её убийца, живая и здоровая, пряталась среди развалин дворца: Дамрад спиной чуяла испепеляющий луч её ненависти. Бледная и седая от пыли, словно над её головой рассыпали мешок с мукой, владычица хрустела шагами по известково-каменному крошеву.

– Можешь выходить, Санда. Скрываться нет смысла... Впрочем, смысла нет уже ни в чём. Всё пропало, мы проиграли.

Чёрная тень мелькнула за плечом, и сзади Дамрад оплели цепкие объятия рук.

– Ты умрёшь раньше, чем думаешь, – отравленным лезвием прозвенел голос Санды.

Уловив обонянием знакомый сладкий запах молодой кожи и волос, а шеей ощутив смертоносный холод стали, владычица только хмыкнула.

– Хочешь отрезать мне голову, дитя моё? Давай. Нам всё равно конец.

Она даже с улыбкой подняла подбородок, чтобы Санде было удобнее. Однако прежде чем клинок, на котором ещё багровела кровь княжны Добронеги, сделал на её коже первый надрез, в воздухе пропела стрела. Змеиные кольца объятий ослабели, а кинжал, слабо звякнув, упал к ногам владычицы. Возле уха Дамрад раздалось гортанное клокотанье, а в следующий миг на каменные обломки рухнуло что-то тяжёлое.

– Санда, – сорвалось с сухих, серых от пыли губ Дамрад.

Дочь лежала с лужицей крови под головой, а в глазу у неё торчала стрела, пробившая череп насквозь. На каменной стене, окружавшей руины дворца, стояла стройная лучница в серебристых доспехах и тёмном плаще с наголовьем.

– У нас приказ взять тебя живой, Дамрад!

На всём протяжении стены зажглись огоньки светочей: женщины-кошки окружили развалины, сверкая светлыми белогорскими клинками. Бесшумным водопадом посыпались воительницы со стены, обступая Дамрад и её свиту плотным кольцом; стройная лучница, застрелившая Санду, сама защёлкнула на запястьях владычицы три пары зачарованных наручников.

– Боишься, что сбегу? – усмехнулась Дамрад, обращаясь к воительнице на её языке. – Бежать мне некуда, не беспокойся. Как твоё имя, меткий стрелок?

– Я – Шумилка, дочь Гораны и внучка Твердяны Черносмолы, – ответила молодая кошка, откинув наголовье и сняв шлем. В свете огней жизнерадостно и самоуверенно заблестел изящный, чисто выбритый череп с чёрной косой на темени. – Той самой Твердяны, из четвёрки Сильных, что закрыла проход в Навь.

– Славное у вас семейство, – криво приподняла Дамрад уголок губ.

* * *

Череда ясных дней золотым ожерельем потянулась над Белыми горами, дохнуло оттепелью. Во влажном воздухе витал тонкий, грустновато-пронзительный, тревожно-сладкий дух весны, и Дарёна сквозь слёзы улыбалась, подставляя лицо солнечным лучам. Горана расчищала лопатой садовые дорожки от водянистого и тяжёлого, слежавшегося снега и набивала его в бочки, чтобы получилась полезная для полива талая вода; чёрная барашковая шапка сползла ей на глаза, рабочий серый кафтан был перетянут простым чёрным кушаком. Сквозь радужное марево ресниц Дарёне мерещилось, что это Твердяна работала в саду: со спины родительницу и старшую дочь было не отличить... Тот же затылок, покрытый чёрной пылью едва отросшей щетины, тот же стройный стан, длинные красивые ноги и сильные плечи.

…

Тот день зиял в сердце Дарёны незаживающей раной. Твердяна и Вукмира вернулись с совета у Лесияры спокойные, озарённые каким-то новым светом; матушка Крылинка сразу метнулась к супруге:

– Ну что там?

– Позже расскажу, мать, – улыбнулась Твердяна. – Давай-ка пока на стол накрывай... Что там у нас есть пообедать?