Навь и Явь

Да, следовало разбить эти объятия, освободить Голубу из плена хищных рук женщины-оборотня немедленно. Девушка слепо летела мотыльком на губительный огонь, не ведая, кому дарит своё сердце, и негодование собралось в груди Цветанки в жаркий сгусток силы, направленный против Северги. Серебрица не учила воровку наносить удары хмарью, но радужный комок вылетел сам из её сердца через руку, словно камень, выпущенный из пращи, и поражённая в голову навья на глазах у перепуганной Голубы рухнула наземь. Дубрава тут же ловко обмотала её руки и ноги нитью:

– Вот так... Это её усмирит на какое-то время, и она не помешает нам сделать наше дело.

Плеснув воды в лицо Вратене, она привела её в чувство, и ведунья, кряхтя, поднялась на ноги. Некоторое время она стояла, пошатываясь и болезненно щурясь, поддерживаемая рукой девушки, а Цветанка попыталась тихонько отстранить беззвучно плачущую Голубу от Северги. Дёрнув плечом, та сбросила руку воровки и хлестнула её леденяще-горьким упрёком в глазах.

– Сестрица, как ты? – заглядывая в посеревшее лицо Вратены, обеспокоенно спросила Малина.

– Цела, – коротко выдохнула та. – Давайте закончим заклинание. В круг! Боско, в сторону!

Голуба не сразу смогла подняться. Охваченная скорбным оцепенением, она сидела около бесчувственно распростёртой на земле Северги, не сводя с неё тоскливого взора, затянутого пеленой слёз, и Дубрава принялась тормошить сестру:

– Вставай, вставай! Из-за тебя всё чуть не пропало, так хоть сейчас не подводи нас!

Голуба, будто пригибаемая к земле невидимой тяжестью, с трудом поднялась и выпрямилась. Коготь тревоги царапнул сердце Цветанки: дочь Вратены была так бледна, словно шла на казнь. Память услужливо, но запоздало воскресила эхо слов Северги: «И сами погибнете, и её убьёте...» А над озером, воплощая в туманном воздухе жутковатый призрак навьего языка, осколками льда зазвенело заклинание, произнесению которого уже ничто не мешало:

Ан лаквану камда ону,

Нэв фредео лока йону,

Гэфру олийг хьярта й сэлу,

Мин бру грёву миа мэлу.

Ляхвин арму ёдрум хайм,

Фаллам онме ана стайм.

Глаза матери ледяными огоньками жгли душу Голубы, взгляд клещами палача вытягивал из её груди слова заклинания на чужом языке. С каждым словом девушка всё хуже чувствовала собственные губы, а тело окуналось в бездну мурашек. Едва заклинание стихло, как туман над озером мягко засиял радужными переливами, заклубился плотными, живыми сгустками, из которых медленно проступали очертания чьей-то головы и рук. Душа и тело Голубы утонули в тягучем безвременье, и она с холодком изумления обводила взглядом застывших изваяниями мать, тётку и сестру. Нет, они не превратились в камень, просто остекленело замерли, точно кто-то всемогущий щёлкнул пальцами и остановил бег времени. Ноги Голубы утопали в радужном тумане, под пеленой которого не было видно ни земли, ни воды, а клубящийся столб принял вид человеческой фигуры в длиннополых одеждах. Из мглистых рукавов, колыхавшихся широкими раструбами, мраморной белизной сияли руки, а прекрасное и молодое, но печальное лицо в обрамлении длинных морозно-седых прядей лучилось сапфирово-синим взором. Бесцветные ресницы были словно схвачены инеем, во лбу меж белёсых бровей чистой слезой сиял маленький хрустальный цветок, и Голуба невольно устремилась душой в светлую чашу этих раскрытых ладоней.

«Кто ты?» – не языком, но сердцем спросила она, в обморочном восторге любуясь прекрасной седовласой девой, рождённой из всеохватывающего, вездесущего тумана.

Бескрайней печалью ответили ей синие глаза.

«Из всех четверых лишь ты пришла с любовью в душе, дитя, – пророкотал звучный, прохладно-серебристый голос. – Ты не знаешь языка Нави, но твоё сердце – зрячее. Лишь твоя душа способна подняться над множеством людских правд и разглядеть истину. Только ты и есть “сильная”, а те, кто произнёс заклинание вместе с тобой, не должны были этого делать, ибо они не понимают сути сказанных ими слов. Их души я не смогу спасти».

«Кто же ты?!» – дрогнуло сердце Голубы, облившись сперва неземным холодом, а после – живительным жаром.

«Я – та, чьё имя дети Яви поминают со страхом и чью душу отягощают своими страстями, гневом и ненавистью, – ответила сиятельная дева. – Встань на место своей сестры, посмотри на меня её глазами».

Ноги Голубы наконец обрели подвижность: радужный туман отпустил их. Шаг вбок дался ей легко, и она оказалась за плечом у Дубравы. Тотчас же свет померк, и девушку окружила угольно-чёрная тьма, пронзаемая ветвистыми гневными молниями, мертвенные вспышки которых озаряли огромную, покрытую седой шерстью женщину-волчицу с кровавыми угольками глаз и оскаленной пастью. Низко пригнув лобастую голову, она опаляла Голубу ядовитой волшбой своего взора.