Насвистывая в темноте

— Нам надо поговорить, мисс Салли.

Я вырвала у нее руку и как закричу шепотом:

— Этель!

— Подойди-ка. — Она притянула меня к себе и легонько хлопнула по заду. — А теперь немного успокойся, и я расскажу, что тут происходит. Все не так, как ты думаешь.

Я позволила Этель увести меня за угол дома, к зеленой скамье на цепях, все еще хранившей слабый запах апельсинового лосьона, которым Расмуссен пользовался после бритья. Мы уселись, Этель покачала нас немного, а потом сказала:

— Ты вволю надумала, накрутила себя, а спешить с выводами — дело пропащее.

— Но, Этель…

— Просто помолчи минутку. — Я так разнервничалась, что хотела вскочить, но Этель цепко держала меня за руку. — Мистер Расмуссен смотрел на мисс Джуни любящими глазами, все верно. Он ведь приходился мисс Джуни дядей. Я думала, ты знаешь.

— Что ты такое говоришь? — воскликнула я.

Этель ответила медленно, тщательно проговаривая слова:

— Джуни — племянница мистера Расмуссена. Дочка его сестры Бетси.

Я ушам своим не верила. Да он самый страшный злодей, какие только ходят на двух ногах. Расмуссен убил и снасиловал собственную племянницу!

Целую минуту я и слова не могла вымолвить, потому что вдруг перестала доверять Этель и где-то глубоко внутри меня словно что-то склизкое завелось.

— Бедный Дэйв! Он души не чаял в малютке мисс Джуни. — Этель перестала нас раскачивать и спросила: — Ради всего святого, с чего ты взяла, что он убил ее? Мистер Расмуссен и мухи не обидит, до того хороший он человек.

— Прости, что мне придется это сказать, но ты сильно ошибаешься, Этель. Расмуссен убил Джуни и Сару Мэри тоже. — У меня в голове будто пчелы завелись, так она гудела. — И он носит мою фотографию в бумажнике, так что я в его списке следующая.

Этель тихонько испустила удивленное «ах!».

— Ну, потерпи, вот расскажу все Рэю Баку. — И она вдруг принялась хохотать, а мне отчего-то сделалось не так страшно — наверное, из-за ее смеха, он как миллион звонких монет, глубокий и переливчатый. — Я всегда говорила, воображение не доведет тебя до добра, и сегодня тот самый день, Салли.

Пусть даже Этель смеялась, я все равно поняла, до чего она огорчена: Этель даже забыла про манеры и не назвала меня «мисс». Я прижалась к ней, а она обняла меня и сказала:

— Точно тебе говорю. Мистер Расмуссен, он лучший человек в наших краях. Настоящий джентльмен. Он в жизни пальцем никого не тронет, ты уж как-нибудь заставь себя перестать думать о нем худое.

Аромат розовых кустов Расмуссена смешивался с запахом шоколадного печенья, и они создавали такую волну сладости, что мне захотелось нырнуть в нее, раскинув руки, и никогда уже не высовываться на поверхность. Так здорово было бы просто поверить Этель, что я как-то вбила себе в голову, будто Расмуссен убийца. Такой же убийца и насильник, как мистер Кенфилд — шпион, а Грубиян — дьявол в собачьем облике. Я ведь решила, что Расмуссен замышляет недоброе, из-за того, как он смотрел на Джуни в парке, когда они запускали воздушного змея, и потому, что он ни с того ни с сего вдруг становится такой грустный, и потому, что он холост, — неужели это все только из-за моего воображения?

— Может, это из-за маминой болезни? — спросила Этель. — От сильных переживаний людям порой мерещится, будто вокруг неладное творится. Да и папа твой умер совсем недавно… Я прежде видала такое. Бывает, люди ненадолго перестают здраво мыслить, когда сильно чем-то расстроены.

Качаясь с нею в лунном свете, от которого все вокруг казалось сонным, с мягкими и туманными очертаниями, я уже не понимала, где вещи начинаются и где заканчиваются. Может, я и вправду перестала здравомыслить, прямо как она и сказала? Но пускай Этель права и Расмуссен не пытался убить и снасиловать меня… Кто-то же пытался! Кто-то же гнался за мной! И кто-то схватил меня во дворе Фацио. Если сомневаетесь, спросите у Наны Фацио.

— Тебе хоть чуточку полегчало? — откуда-то издалека донесся голос Этель.

Я хотела ответить: «Да, Этель, мне полегчало. Все будет хорошо. Теперь я понимаю, твои рассказы про Расмуссена — кристально честная истина. Никакой он не убийца и не насильник». Вот только сказать этого вслух я не могла. Я очень любила Этель и не желала ее обманывать.

— Ты просто поспи, солнышко. Самое лучшее сейчас. А Этель помолится за тебя. — И ее милый голос, мягкий и чистый, поплыл по спящему саду: — Я сегодня спать ложусь, о душе своей молюсь. Если я умру во сне, снизойди, Господь, ко мне.

Заснула я с мыслью, что утром надо будет обсудить с Этель ее выбор молитв.

Глава 25

Утром следующего дня я нежилась в кровати Этель и размышляла о минувшей ночи и о рассказе про Расмуссена: дескать, какой он хороший человек и настоящий джентльмен. Чудесный любящий дядюшка. И уж точно никакой не убийца и насильник. С таким трудом верится… Вообще не верится. Чтобы я во что-то такое поверила, у меня всю память должно отшибить.

Этель просунула голову в спальню и позвала:

— Вставай, соня, пора вилять хвостом.