Настоящая крепость

Уэйнейр наблюдал за молодым священником по другую сторону своего стола и точно знал, о чем думает Уилсин. Он не мог думать ни о чем другом и быть тем, кем он был. И епископ никогда не сомневался, что он только что поставил интенданта в неловкое положение. Но бывали времена, когда любое дитя Божье нуждалось в похвале. Нуждалось в положительном подкреплении от осознания того, что его или ее действительно ценят, действительно важны сами по себе. И когда кто-то отдал - потерял - столько, сколько этот молодой человек отдал на служение Богу, для Хейнрика Уэйнейра было, по крайней мере, так же важно сказать ему, насколько он ценен, как и для Пейтира Уилсина услышать это.

- Я... - начал Уилсин, затем заколебался. Он закрыл рот, затем снова открыл его, но Уэйнейр поднял правую руку в жесте "стоп" и мягко улыбнулся.

- Отец, вы молоды. И я только что ужасно смутил вас, не так ли?

Его улыбка стала шире, карие глаза заблестели, и Уилсин, несмотря на кокон горя, из которого он так и не смог полностью вырваться, почувствовал, что улыбается в ответ.

- Ну, вообще-то... да, милорд.

- Конечно, это так. Но Священное Писание говорит нам, что наша обязанность знать и признавать добродетель в такой же степени, как и признавать и осуждать грех. Или, как выразилась архангел Бедар, простого изучения того, что нам делать неправильно, недостаточно, если нам также не будут даны примеры того, что нам следует делать правильно. В этой связи вы можете рассматривать это как пример того, как я выполняю свои пастырские обязанности перед вами, повинуясь обеим этим заповедям. И вы также можете думать об этом как об уроке на собственном примере, который вы можете применить в своем собственном служении, когда придет время хвалить кого-то другого.

- Я... постараюсь запомнить это, милорд.

- Уверен, что вы так и сделаете. Однако это было только первое, о чем я хотел с вами поговорить.

- Да, милорд? - сказал Уилсин, когда Уэйнейр снова сделал паузу. - На самом деле, - сказал епископ тоном человека, которого внезапно осенило счастливое вдохновение, - возможно, было бы проще - или, по крайней мере, лучше - для меня позволить кому-то другому поговорить с вами об этом конкретном вопросе, отец.

Уилсин нахмурился, озадаченный почти причудливой улыбкой епископа, но Уэйнейр просто встал, подошел к двери своего кабинета и открыл ее.

- Не могли бы вы попросить их войти сейчас, пожалуйста, отец? - сказал он младшему священнику, который проводил Уилсина в кабинет. Уилсин не мог расслышать ответа, но он наполовину повернулся в своем кресле, чтобы видеть, как епископ стоял сбоку от двери, терпеливо ожидая.

Затем кто-то прошел мимо него.

Пейтир Уилсин так и не вспомнил - ни тогда, ни позже - как встал со своего кресла. Так и не вспомнил, как он оказался между ним и дверью. Никогда не помнил, что - если вообще что-то - он сказал, когда делал это.

Единственное, что он когда-либо помнил, это ощущение своих рук, обнимающих Лисбет Уилсин, ощущение ее рук, обнимающих его, вид его сестер, его братьев, его шурина, его маленького племянника - все они - все они толпились в кабинете Мейкела Стейнейра, в то время как слезы текли по их щекам... и у него тоже.

***

Епископ Хейнрик Уэйнейр мгновение наблюдал, улыбаясь, видя слезы, радость, горе... любовь. Прислушиваясь к бормотанию голосов, восклицаниям удивления. Затем он очень осторожно вышел в приемную и закрыл за собой дверь.

Он повернулся и увидел, что его секретарь смотрит на него, широко улыбаясь, и он улыбнулся в ответ.

- В некоторые дни, отец, - тихо сказал он, - легче, чем в другие, вспомнить, насколько на самом деле добр Бог.

ИЮЛЬ, Год Божий 894

I

Спальня короля Горджи, королевский дворец, город Трэнжир, королевство Таро

Королю Гордже пришлось довольно резко проснуться.

Такой эффект, как правило, производит рука, внезапно зажавшая чей-то рот посреди ночи. Особенно для короля, чья спальня находилась на вершине центральной башни старомодного замка с немалым количеством стражников.

Его глаза распахнулись, и он начал сопротивляться, но почти мгновенно остановился. На это были две причины. Во-первых, рука, зажавшая ему рот, с таким же успехом могла быть мягким стальным зажимом в форме руки. Другая заключалась в том, что он только что осознал кончик того, что казалось чрезвычайно острым кинжалом, прижатым к основанию его горла.

Ночь, - решил он, - быстро переходила от плохого к худшему.

- Я был бы признателен, если бы вы успокоились, ваше величество, - произнес тенор, которого он никогда раньше в жизни не слышал. - Если бы я хотел только перерезать вам горло, я бы постарался не будить вас.

Спокойный голос звучал почти безумно рассудительно, как у человека, просто указывающего на то, что грозовые тучи часто означают дождь.