Настоящая крепость

А потом был Клинтан. Великий инквизитор. Единственный член храмовой четверки, который не отнесся бы к заботе Дючейрна о бедных ни с непониманием, ни с безразличием. Дючейрну иногда хотелось, чтобы он сам почувствовал себя призванным в орден Бедар, а не в орден Чихиро. Он был почти уверен, что любой бедарист, который не боялся великого инквизитора, без колебаний поставил бы ему диагноз параноика, причем такого, чья паранойя неуклонно углублялась. Конечно, найти любого бедариста, который был бы достаточно безумен, чтобы не бояться Клинтана, вероятно, было бы невыполнимой задачей. Тем не менее, Дючейрну хотелось бы иметь что-то помимо своего собственного мнения непрофессионала - по крайней мере, в том, что касалось вопросов разума, - чтобы продолжать.

Не то чтобы это имело большое значение. Ему не нужен был официальный диагноз, чтобы знать, что Клинтан воспринял бы любой комментарий о предписании Закона заботиться о бедных и наименее удачливых из детей Божьих как критику церковных записей в этом отношении. На самом деле, он был бы совершенно прав, если бы так и поступил, - признал Дючейрн. - Но в этот конкретный момент, когда Жэспар Клинтан разделил весь мир всего на три категории - тех, кто был его союзниками, тех, кто имел хотя бы мимолетную ценность в качестве инструментов, и тех, кого следовало безжалостно уничтожать, - предполагать, что какой-либо аспект управления Церковью может оказаться недостаточным, было опасно.

Дючейрн обнаружил, что бывают моменты, когда ему действительно на это наплевать. Когда его гнев, его возмущение, боль, вызванная признанием его вновь обретенной веры в собственной вине в крови, фактически заставили его искать конфронтации с Клинтаном. Когда он обнаружил, что почти жаждет разрушения, даже мученичества, со всеми вытекающими последствиями, как своего рода искупления за свою собственную жизнь. За его собственное признание коррупции викариата. Его собственное пожизненное стремление извлечь выгоду из этой коррупции. За то, что он стоял там и не просто принял предложение Клинтана полностью уничтожить королевство Чарис, но фактически согласился с ним. Помог это устроить.

Дючейрн заставил себя продолжить движение к ожидающим его подчиненным, но его глаза были такими же безрадостными, как снег за окнами коридора, когда он еще раз признал свою вину перед самим собой. Он не стал бы притворяться, что не испугался того, что сделал бы с ним Клинтан, если бы дело дошло до открытой конфронтации. Что он точно не знал, насколько жестоким примером Клинтан мог бы сделать любого члена храмовой четверки, который, казалось, отвернулся от него. И все же не этот страх заставил его прикусить язык, спрятать свое яростное осуждение мерзости Клинтана за стиснутыми зубами. Нет, его заставлял молчать совсем другой страх: страх, что если он позволит слишком легко уничтожить себя, то совершит еще более тяжкий грех - умрет, по крайней мере, не попытавшись исправить ужасный, ужасный ущерб, который он помог нанести собственному Божьему миру.

Не то чтобы я еще не придумал, как все это отменить, - уныло признался он. - Может быть, это часть моего покаяния? Является ли это частью моего наказания - быть вынужденным наблюдать, как все становится все хуже и хуже, не видя никакого способа снова сделать их лучше? Но в Писании говорится, что Бог всегда найдет способ, независимо от того, сможет человек или нет. Так что, может быть, Он действительно хочет, чтобы я перестал так стараться, перестал быть таким высокомерным, чтобы думать, что я могу каким-то образом исправить катастрофу мирового масштаба. Может быть, Он хочет, чтобы я наконец смирился с тем, что мне нужно позволить Ему показать мне, что делать, а потом...

Размышления Робейра Дючейрна были внезапно прерваны, когда он на полном ходу врезался в стену, которую кто-то неосмотрительно оставил точно в центре коридора.

Во всяком случае, так оно и было на ощупь, хотя внезапное "Ух!" стены наводило на мысль, что на самом деле это могло быть не такое твердое гранитное препятствие, каким оно казалось.

Он отшатнулся назад, чуть не упав. На самом деле, он бы упал, если бы чьи-то руки не схватили его за плечи и не удержали в вертикальном положении. Он покачал головой, в ушах зазвенело холодом, и его глаза расширились, когда они сфокусировались на лице человека, с которым он столкнулся.

Дючейрн не был низкорослым человеком, но и великаном он тоже не был. На самом деле, он всегда был худощав, и последние двадцать или тридцать лет вел решительно сидячий образ жизни. Мужчина, с которым он только что столкнулся, был на полголовы выше его, широкоплечий и крепко сложенный, и он, очевидно, провел последние несколько лет своей жизни, тренируясь, чтобы поддерживать физическую выносливость, которой он наслаждался, будучи старшим офицером храмовой стражи. Он, должно быть, превосходил Дючейрна на добрых сорок или пятьдесят фунтов, и очень малая часть из этого преимущества в массе была жиром.

И еще его случайно звали Хоуэрд Уилсин.