Настоящая королева

Нейл пожал плечами, движение вызвало боль.

— Мне его жаль.

— Но разве вы не хотели, чтобы все произошло именно так? Разве вы не блефовали?

— Я не блефовал, — ответил Нейл. — Иначе он бы мне не поверил. Для человека, который хочет жить, нет ничего страшнее противника, который жить не хочет.

— Понятно. Значит, вы не хотите жить?

— Рука, которой я держу меч, совсем плоха — а другая еще хуже. Все мое умение сражаться теперь бесполезно, и я больше никогда не одержу победы благодаря тому, что я лучший. У меня осталось только одно оружие — безразличие. Нет, я не стану себя убивать. Однако мой следующий противник может не дрогнуть, и тогда мне конец.

— Ваши раны еще не полностью исцелились.

Он мрачно улыбнулся.

— Верно. Но я не думаю, что они когда-нибудь полностью исцелятся.

— Вам следует приободриться. Сегодня вы одержали победу и сделали это с блеском. Унизить сэра Аларика намного приятнее, чем убить. История обрастает все новыми подробностями; говорят, что ваше лицо сломило его волю, что ваши глаза горели, словно солнце, что один из них расширился до размеров блюдца и никто не мог смотреть прямо на вас, словно вы стали воплощением святого Лоя. Они говорят, что смертный не может встать на вашем пути.

— Если они не могли на меня смотреть, откуда они узнали, что мой глаз стал величиной с блюдце?

— А теперь вы ищете волосок на яйце, — сказала Элис. — Кстати, теперь вам неплохо бы завести несколько детей; полагаю, сегодня вечером у вас не будет недостатка в предложениях. И, поскольку вы не получили возможности поупражняться во время поединка…

Нейл вздохнул и принялся снимать остальные доспехи.

— Естественно, я не имела в виду себя, — улыбнулась Элис.

— Что-нибудь еще, леди Берри?

Она сложила руки на груди и прислонилась к косяку двери.

— Сэр Нейл, вы еще не успели пережить своей двадцать второй зимы. Слишком рано вести себя, как сломленный жизнью старик.

— Благодарю вас за сочувствие, леди Берри, — сказал Нейл. — Обещаю, что со мной все будет в порядке.

— Я ухожу, — сказала она. — Я пыталась. Однако я пришла для того, чтобы сказать: мы задержимся здесь еще на один день и отправимся в путь послезавтра с первыми лучами солнца.

— Благодарю вас. Я буду готов.

По мере того, как они углублялись в территорию Ханзы, дорога понемногу становилась лучше, поднимаясь на невысокие холмы и петляя между огромными полями пшеницы. Изредка попадались крестьянские дома. Работающие в полях люди не обращали на них никакого внимания, но, когда отряд проезжал мимо двух светловолосых девчушек, они принялись хихикать и махать руками, а потом убежали и спрятались за заброшенным амбаром. Мюриель смотрела, как они выглядывают оттуда, пока девочки не остались далеко позади.

— Мы уже недалеко от Средних Земель, — сказала Мюриель, обращаясь к Элис.

— Крестьяне всюду одинаковы, — ответила Элис. — И не важно, на каком языке они разговаривают — на ханзейском или на алманнийском.

— Интересно, волнует ли их война и важно ли для них, кто побеждает.

Элис посмотрела на Мюриель.

— Вы шутите?

— Ты только что сказала: крестьяне есть крестьяне. Их жизнь не особенно меняется из-за того, кому они платят налоги.

— О, да, это так, но сейчас — во время войны — их поля будут опустошены, дочери изнасилованы, и сделать это может любая из воюющих сторон. Их сыновей силой заберут в армию, и очень многие погибнут, заполняя своими телами рвы при штурме замков, ведь они не умеют владеть оружием. Да, им все равно, кто с кем воюет, и кто одержит победу, но они совсем не хотят, чтобы к ним пришла война.

— Армия Кротении не будет вести себя так чудовищно, — возразила Мюриель.

— Будет, я вам обещаю. Так уже было и не раз.

Мюриель поразила убежденность в голосе Элис.

— Расскажи мне, — попросила она.

Элис отвернулась.

— Не имеет значения, — сказала она. — Это неприятная тема. Мне не следовало начинать.

— А ты и не начинала — это я начала. К тому же я твоя королева и ты мне служишь. Выполни мой каприз.

Элис теребила поводья, глядя на гриву своей лошади.

— Это давние воспоминания, — сказала она. — Мне было всего пять. Вы должны понять, мы жили бедно. Мой отец не мог даже привезти в порядок наш особняк; в некоторые комнаты мы старались не заходить, полы в них совсем сгнили. Еще до моего рождения река изменила русло, и половина наших полей превратилась в болото. Только пять семей жило на наших землях. Я помню лишь одно имя — Салли, моей няни. Наверное, ей было двенадцать лет. Волосы у нее были рыжими, а руки — грубыми. Она пела мне смешные песни, но я их уже не помню.

Однажды появилось множество странных людей. Некоторые остановились в доме, другие разбили лагерь в полях. Помню, как мой отец с ними спорил, но мне тогда казалось, что происходит нечто интересное. Однажды, когда мы находились в доме Салли, она сказала, что мы будем играть в прятки в амбаре. Она вела себя как-то странно, и мне стало страшно. Она отвела меня на сеновал и сказала, чтобы я не шумела. Потом пришли какие-то мужчины и заставили Салли раздеться.

— Нет.