Настя

— Avec plaisir! — воскликнула Румянцева.

— Присоединяемся! — поднял бокал Румянцев.

— Совершенно! — тряхнул брылами Мамут.

Бокалы сошлись, зазвенели.

— Нет, нет, нет… — затрясла головой Саблина. — Сережа… мне плохо… нет, нет, нет…

— Ну, Сашенька, ну, голубушка наша… — надула губы Румянцева, но Саблин властно поднял руку:

— Silence!

Все стихли. Он поставил недопитый бокал на стол, внимательно посмотрел на жену.

— Что — плохо?

— Нет, нет, нет, нет… — быстро трясла она головой.

— Что — нет?

— Мне плохо, Сережа…

— Что — плохо?

— Плохо… плохо, плохо, плохо…

Саблин резко и сильно ударил ее по щеке:

— Что тебе плохо?

Она закрыла лицо руками.

— Что тебе плохо, гадина?

Тишина повисла в столовой. Павлушка горбато замер с бутылкой в руке. Савелий стоял с обреченно-непонимающим лицом.

— Посмотри на нас!

Саблина окаменела. Саблин наклонился к ней и произнес, словно вырезая каждое слово толстым ножом:

— Посмотри. На нас. Свинья.

Она отняла руки от лица и обвела собравшихся как бы усохшими глазами.

— Что ты видишь?

— Лю… дей.

— Еще что видишь?

— На… стю.

— И почему тебе плохо?

Саблина молчала, вперясь в Настино колено.

— Не стоит так откровенно не любить нас, Александра Владимировна, — тяжело проговорил Мамут.

— Хотя бы учитесь скрывать свою ненависть, Сашенька, — нервно усмехнулась Румянцева.

— Поздновато, — глядела исподлобья Арина. — В сорок-то лет.

— Ненависть разрушительна для души, — хрустнул пальцами отец Андрей. — Ненавидящий страдает сильнее ненавидимых.

— Как это все глупо… — грустно покачал головой Румянцев.

— Зло не глупо. Зло — пошло, — вздохнул Лев Ильич.

Саблина вздрогнула:

— Да нет… господа… я не…

— Что — нет? — сурово смотрел Саблин.

— Я…

— Савелий! Отдай ей нож и двузубец!

Повар осторожно приблизился к Саблиной, протянул приборы ручками вперед.

— Пожалуйте.

Саблина взяла и посмотрела на них, словно видела впервые.

— Ты будешь обслуживать нас, — опустился на свое место Саблин. — Будешь вырезать куски на заказ. Ступай, Савелий.

Повар вышел.

— Давайте есть, господа, пока Настя не остыла! — Саблин заложил себе угол салфетки за ворот. — На правах отца новоиспеченной я заказываю первый кусок: левую грудь! Павлушка! Неси бордо!

Саблина встала, подошла к блюду, воткнула вилку в левую грудь Насти и стала отрезать. Все прислушались. Под коричневой хрустящей корочкой сверкнуло серовато-белое мясо с желтоватой полоской жира, потек сок. Саблина положила грудь на тарелку, подала мужу.

— Прошу, господа! Не теряйте времени!

Первой опомнилась Румянцева.

— Сашенька, срежьте мне эдак вот вскользь с ребер, самую капельку!

— А мне окорок! — хлебнул вина Мамут.

— Плечо и предплечье, Александра Владимировна. — Румянцев потер пальцами, словно считая невидимые деньги. — Только, знаете, без руки, вот… самое предплечье, самое вот это…

— Руку можно мне, — скромно кашлянул Лев Ильич.

— А я попрошу голову! — бодро оперся кулаками о стол отец Андрей. — Дабы противостоять testimonium paupertatis.

Арина подождала, пока Саблина исполнит все просьбы.

— Александра Владимировна, а можно мне…

И смолкла, глянув на отца.

— Что? — наклонился Мамут к дочери.

Арина прошептала ему на ухо.

— Только скажи как взрослая, а не так, — посоветовал он.

— А как?

Отец шепнул ей на ухо.

— Что тебе, Аринушка? — тихо спросила Саблина.

— Мне… восхолмие Венеры.

— Браво, Арина! — воскликнул Саблин, и гости зааплодировали.

Саблина примерилась, заглядывая сверху и снизу: промежность была скрыта между ног.

— Не так оно и просто добраться до тайного уголка! — подмигнул Румянцев, и взрыв смеха заполнил столовую.

— Погоди, Саша… — Саблин встал, решительно взялся за Настины колени, потянул, раздвигая. Тазовые суставы захрустели, но ноги не поддались.

— Однако! — Саблин взялся сильнее. Шея его вмиг побагровела, ежик на голове задрожал.

— Повремени, брат Сергей Аркадьич, — встал батюшка. — Тебе сегодня грех надрываться.

— Я что… не казак? Есть еще… и-и-и!.. порох в пороховницах… и-и-и! — кряхтел Саблин.

Отец Андрей взялся за одно колено, Саблин за другое. Потянули, кряхтя, скаля красивые зубы. Сочно треснули суставы, жареные ноги разошлись и развалились, брызгая соком рвущегося мяса. Скрытый ляжками от жара печи, лобок светился нежнейшей белизной и казался фарфоровым. Два темных паховых провала с вывернутыми костями и дымящимся мясом оттеняли его. Поток коричневого сока хлынул на блюдо.

— Сашенька, s’il vous plaît, — вытирал руки салфеткой Саблин.

Холодный нож вошел в лобок, как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ, исходящих нечастыми каплями:

— Прошу, ангел мой.

Лобок лежал на тарелке перед Ариной. Все смотрели на него.

— Жалко такую красоту есть, — нарушил тишину Мамут.

— Как… ангел восковой, — прошептала Арина.

— Господа, дорога каждая минута! — поднял бокал с бордо Саблин. — Не дадим остыть! Ваше здоровье!

Зазвенел хрусталь. Быстро выпили. Ножи и вилки вонзились в мясо.

— М-м-м… м-м-м… м-м-м… — Жующий Румянцев затряс головой, как от зубной боли. — Это что-то… м-м-м… это что-то…

— Magnifique! — рвала зубами мясо Румянцева.