— Спарта — не аргумент… м-м-м… У Гераклита и Аристокла не было опыта борьбы с христианством за новую мораль. Поэтому их идеи государства остались утопическими… Нынче другая ситуация в мире… м-м-м… Мир ждет нового мессию. И он грядет.
— И кто же он, позвольте вас спросить?
— Человек. Который преодолел самого себя.
— Демагогия… — махнул вилкой Мамут.
— Мужчины опять съехали на серьезное, — обсасывала ключицу Румянцева.
Отец Андрей положил себе хрена:
— Я прочитал две книги Ницше. Талантливо. Но в целом мне чужда его философия.
— Зачем тебе, брат, философия. У тебя есть вера, — пробормотал с полным ртом Саблин.
— Не фиглярствуй, — кольнул его серьезным взглядом отец Андрей. — Философия жизни есть у каждого человека. Своя, собственная. Даже у идиота есть философия, по которой он живет.
— Это что… идиотизм? — осторожно спросила Арина.
Саблин и Мамут засмеялись, но отец Андрей перевел серьезный взгляд на Арину.
— Да. Идиотизм. А моя доктрина жизни: живи и давай жить другому.
— Это очень правильная доктрина, — тихо произнесла Саблина.
Все вдруг замолчали и долго ели в тишине.
— Вот и тихий ангел пролетел, — вздохнул Румянцев.
— Не один. А целая стая, — протянула пустой бокал Арина.
— Не наливай ей больше, — сказал Мамут склоняющемуся с бутылкой Павлушке.
— Ну, папочка!
— В твои годы человек должен быть счастлив и без вина.
— Живи и давай жить другому, — задумчиво проговорил Саблин. — Что ж, Андрей Иваныч, это философия здравого смысла. Но.
— Как всегда — но! — усмехнулся батюшка.
— Уж не обессудь. Твоя философия сильно побита молью. Как и вся наша старая мораль. В начале девятнадцатого века я бы безусловно жил по этой доктрине. Но сегодня мы стоим на пороге нового столетия, господа. До начала двадцатого века осталось полгода. Полгода! До начала новой эры в истории человечества! Поэтому я пью за новую мораль грядущего века — мораль преодоления!
Он встал и осушил бокал.
— Что же это за новая мораль? — смотрел на него отец Андрей. — Без Бога, что ли?
— Ни в коем случае! — скрипнул ножом, разрезая мясо, Саблин. — Бог всегда был и останется с нами.
— Но ведь Ницше толкует о смерти Бога?
— Не понимай это буквально. Каждому времени соответствует свой Христос. Умер старый гегелевский Христос. Для грядущего века потребуется молодой, решительный и сильный Господь, способный преодолеть! Способный пройти со смехом по канату над бездной! Именно — со смехом, а не с плаксивой миной!
— То есть для нового века нужен Христос — канатный плясун?
— Да! Да! Канатный плясун! Ему мы будем молиться всей душой, с ним преодолеем себя, за ним пойдем к новой жизни!
— По канату?
— Да, любезнейший Дмитрий Андреевич, по канату! По канату над бездной!
— Это сумасшествие, — покачал головой отец Андрей.
— Это — здравый смысл! — Саблин хлопнул ладонью по столу. Посуда зазвенела.
Саблина зябко повела плечами.
— Господи, как я устала от этих споров. Сережа, хотя бы сегодня можно обойтись без философии?
— Русские мужчины летят на философию, как мухи на мед! — произнесла Румянцева.
Все засмеялись.
— Александра Владимировна, спойте нам! — громко попросил Румянцев.
— Да, да, да! — вспомнил Мамут. — Спойте! Спойте обязательно!
— Сашенька, спойте!
Саблина сцепила замком тонкие пальцы, потерла ими:
— Я, право… сегодня такой… день.
— Спой, радость моя, — вытер губы Саблин. — Павлушка! Неси гитару!
Лакей выбежал.
— А я тоже выучилась на гитаре играть! — сказала Арина. — Покойная
— Святая правда! — улыбался Румянцев.
— Две гитары, зазвенев, жалобно заныли… — угрюмо осматривал стол Мамут. — Позвольте, а где горчица?
— Je vous prie! — подала Румянцева.
Павлушка принес семиструнную гитару. Саблин поставил стул на ковер. Александра Владимировна села, положив ногу на ногу, взяла гитару и, не пробуя струн, сразу заиграла и запела несильным, проникновенным голосом: