Настя

— До… То есть, после…, — пролепетала я, снова не совсем понимая смысл вопроса.

— Говоря иначе, уважаемая Бахмурова, вам на данный момент больше двух с половиной тысяч лет?

— Две тысячи пятьсот восемьдесят четвёртый… Г-год рождения, в смысле…

Больше она на меня не кричала. Наверное, посмотрела на цвет моего лица и поняла, что ещё немного — и я чего доброго грохнусь в обморок.

Я едва помню, как выбралась из кабинета, сжимая в руках злополучную карточку.

— Наорала? — Сочувственно спросил Никита.

Я молча кивнула.

— Ты не волнуйся, она на всех так орёт. Сначала я думал, что ей только мальчики не по вкусу, теперь оказывается — все.

— Мне не нравится в этой школе, — сказала я. — Ещё ни одного нормального человека здесь не встретила.

— А меня?

Я вспомнила, как мы вдвоём копались в песочнице и мне стало смешно. Как, интересно, можно назвать десятилетнего супера, занимающимся таким делом? Не «нормальным» — это точно.

— Ты из-за этой кобры расстроилась? — Продолжал успокаивать меня Никита. — Она не стоит того, чтобы из-за неё увольняться отсюда. Представляешь, как глупо будет, если вся твоя жизнь окажется поломанной из-за того, что, когда тебе было десять лет, ты в учебной части встретила кобру в юбке?

Я была вынуждена согласиться. Да, сейчас уезжать домой по меньшей мере глупо. Но вот если и учителя будут такими же, не обязательно все, хотя бы два-три, можно будет даже не распаковывать чемоданов. Лучше уж учится в общей школе и быть лучшей среди обычных детей, чем терпеть постоянные унижения в среде равных. По крайней мере, я лично так считала.

— Ладно, пойдём к ребятам, — сказал Никита. — Там повеселее будет.

И мы пошли.

ТАМ действительно оказалось повеселей. Довольно большая аудитория была украшена какими-то немыслимыми ёлочными украшениями, разноцветными флажками, переливающимися под светом ярких ламп массивными гирляндами. Посреди всего этого мишурного великолепия расположилась кучка детей. Суперы, человек тридцать, впервые, наверное, оставшиеся без родителей, жались к стенкам, растерянно улыбались друг другу, иногда, чтобы побороть смущение, шёпотом заговаривали со своими соседями, но болтовня быстро замолкала. На меня почти никто не обратил внимания, чему я была очень рада. Устроившись неподалёку от сооружения, напоминающего институтскую кафедру, я с интересом принялась разглядывать моих будущих одноклассников. Никогда не видела столько суперов в одном месте. Мне даже показалось, что я узнала нескольких девочек, с которыми уже однажды где-то встречалась, но подходить к ним не решилась. Напуганные, как и все остальные, они вряд ли могли бы чем-нибудь помочь.

Никита помялся рядом с полминуты и ушёл, едва кивнув напоследок. Я даже слегка обиделась. Что он, стеснялся знакомства со мной, что ли?

И тут я увидела того, кого совсем не ожидала встретить. По крайней мере, тут, в «Штуке» в толпе абитуриентов. Я даже слегка расширила глаза, видя, как очень загорелая девочка в шортах и вызывающе яркой футболке, довольно высокая для своих неполных десяти лет, стоит около входной двери, и о чём-то весьма живо общается с дежурным старшекурсником.

Я сразу узнала её. Полина Иванова. Единственная и любимая дочь ныне действующего Сенатора Земли. Самый известный ребёнок нашей планеты. Мне, конечно, было известно, что мы с ней — одногодки (по этому поводу некоторые взрослые даже шутили), но то, что мы будем учиться на одном курсе, может быть даже в одном классе — это оказалось полнейшим сюрпризом.

На фоне прочих детей из-за своей самоуверенности Иванова казалась ученицей как минимум второго-третьего класса.

Хочу признаться: я крайне любопытна. Мне стало интересно, о чём так долго можно разговаривать с парнем, которого, может быть, видишь впервые в жизни, и я подошла ближе.

— А Васильев тоже здесь? — Спросила Иванова.

— Васильев — в пятом классе, это двадцать восьмой корпус.

— И как он учится?

Дежурный пожал плечами.

— Нормально, как и все. Если пять лет оттянул. Иначе бы вылетел.

— Папуля у него противный — жуть, — продолжила девочка. — Сынок, наверное, весь в него.

Я увидела, что старшекурснику не совсем приятно заниматься сплетнями, но прервать свою собеседницу он не решался. Он не останавливал её, иногда поддакивал, но сам не говорил ни слова. Это могло продолжаться до бесконечности.

Ивановой, наконец, надоело вести монолог, и она развернулась, намереваясь уйти, но тут увидела меня.

— Привет! Подслушиваем?

— Я?! — Моё лицо вспыхнуло. — Я нечаянно тут…

Есть у меня такая особенность, унаследованная от папы: у меня очень нежная кожа. Я постоянно краснею по всякому поводу и даже без. Иногда, даже достаточно упомянуть в любом постороннем разговоре моё имя, как я чувствую, как краска заливает лицо.

Полина взглянула на меня. Так оценивающе и внимательно мог смотреть ценитель на произведение живописи. Мне захотелось провалиться сквозь пол.