Настанет день

Вот черт. Лютер надеялся, что все-таки себя не выдал.

— Уж не знаю, друзья мы с ним или нет…

— Но он тебе нравится. У тебя это на лице написано.

— Он особенный. Навряд ли когда встречал белых мужчин вроде него. Да и белых женщин вроде тебя.

— Я не белая, Лютер. Я ирландка.

— Да ну? И какого ж ирландцы цвета?

Она улыбнулась:

— Цвета мерзлой картошки.

Лютер засмеялся и указал на себя пальцем:

— А я цвета размокшей глины. Рад познакомиться.

Нора слегка присела в реверансе:

— Очень приятно, сэр.

После одного из воскресных обедов Маккенна стал очень уж настаивать, чтоб подвезти Лютера до дому, а Лютер не сумел вовремя придумать отговорку.

— Холод страшный, — объявил Маккенна, — а я обещал Мэри Пэт, что вернусь засветло. — Он поднялся из-за стола, поцеловал миссис Коглин в щеку. — Не подашь мне пальто, Лютер?.. Молодчина.

Дэнни на этом обеде не было, и Лютер, оглядев комнату, увидел, что больше никто на него особого внимания не обращает.

— Ну, до скорого, ребята, — попрощался Маккенна.

— Доброй ночи, Эдди, — проговорил Томас Коглин. — Доброй ночи, Лютер.

— Доброй ночи, сэр, — отозвался Лютер.

Они сели в машину и покатили по Ист-Бродвею, затем свернули на Вест-Бродвей, где даже в стылый воскресный вечер обстановочка была не дай господи, точно в Гринвуде пятничным вечерком. Тут играли в кости прямо на улице, из окон высовывались шлюхи, навалившись грудью на подоконник, из каждого бара орала музыка, и баров этих было не сосчитать. Продвигались вперед они медленно, даже в этом огромном, тяжелом авто.

— Огайо? — произнес Маккенна.

Лютер улыбнулся:

— Да, сэр. Вы почти угадали, когда сказали — Кентукки. Я уж тогда решил, вы вот-вот назовете, да только…

— А-а, так я и знал. — Маккенна щелкнул пальцами. — Просто на другом берегу реки. А город какой?

Снаружи машину со всех сторон осаждали звуки Вест-Бродвея, его огни плавились на ветровом стекле, точно тающее мороженое.

— Жил у самого Колумбуса, на окраине, сэр.

— Бывал когда-нибудь раньше в полицейской машине?

— Никогда, сэр.

Маккенна громко фыркнул, словно выплевывал камушки:

— Ах, Лютер, может быть, тебе трудно будет в это поверить, но до того, как мы с Томом Коглином стали собратьями по дубинке, мы немало времени провели по ту сторону закона. И в полицейских фургонах посидели, и в вытрезвителях. — Он махнул рукой. — Так уж водится у иммигрантов, в молодости положено перебеситься. Вот я и подумал, может, и ты прошел через это.

— Я не иммигрант, сэр.

Маккенна глянул на него:

— Что-что?

— Я тут и родился, сэр.

— На что ты намекаешь?

— Ни на что, сэр. Просто… вы говорили, что это заведено у иммигрантов, а я сказал…

— Ты сказал, что так оно и есть, что по иммигрантам тюрьма плачет.

— Нет, сэр, я такого не говорил.

Маккенна потянул себя за мочку уха:

— Значит, у меня уши залиты воском.

Лютер ничего не ответил, просто пялился в ветровое стекло; они остановились перед светофором, на углу Ди-стрит и Вест-Бродвея.

— Ты что-то имеешь против иммигрантов? — спросил Эдди Маккенна.

— Нет, сэр. Ничего.

— Думаешь, мы еще не заработали себе место за общим столом?

— Не думаю я ничего такого.

— И мы должны подождать, пока наши внуки заслужат эту честь, так?

— Сэр, я сроду не имел в виду…

Маккенна погрозил ему пальцем и громко расхохотался:

— Вот я тебя и поймал, Лютер. С ручками и с ножками, уж поверь мне.

Он хлопнул Лютера по колену; на светофоре зажегся зеленый, и Маккенна снова от души рассмеялся.

— Славно, сэр. Вот уж точно, поймали.

— Еще как! — Маккенна хлопнул по приборной доске. Они въехали на Бродвейский мост. — Нравится тебе работать у Коглинов?

— Да, сэр, нравится.

— А у Жидро?

— Сэр?..

— У Жидро, сынок. По-твоему, я про них не знаю? Исайя в наших краях прямо-таки негритянская знаменитость, черная-пречерная. Говорят, он главный советчик у Дюбуа. Мечтает установить в нашем богоспасаемом городе расовое равенство, не что-нибудь. Вот выйдет штука, а?

— Да, сэр.

— О, это будет просто великолепно. — Он задушевно улыбнулся. — Конечно, кое-кто станет утверждать, что эти Жидро — никакие не друзья твоему народу. Более того, что они ему враги. Что их мечта о равенстве будет иметь пагубные последствия, что кровь представителей вашей расы зальет здешние улицы. Так скажут некоторые. — Он приложил ладонь к груди. — Кое-кто. Не все, не все. Какая жалость, что в этом мире никуда не деться от разногласий, ты не находишь?

— Да, сэр.

— Какая жалость. — Маккенна покачал головой и сокрушенно поцыкал, сворачивая на Сент-Ботольф-стрит. — А твоя семья?

— Сэр?..

Маккенна посматривал по сторонам, пока они медленно катились по улице.

— Семья у тебя осталась там, в Кантоне? [58]

— В Колумбусе, сэр.

— Да-да, в Колумбусе.

— Нет, сэр. Я один.

— Что же тебя тогда занесло в такую даль, в Бостон?

— Вот он.

— Что?

— Дом Жидро, сэр, вы его только что проехали.

Маккенна нажал на тормоз.

— Ну ладно, — проговорил он. — До следующего раза.

— Буду с нетерпением ждать, сэр.

— Не мерзни, Лютер! Закутывайся потеплее!

— Обязательно. Спасибо, сэр.

Лютер вылез из машины. Он обогнул ее и подошел к тротуару, но тут услышал, как Маккенна опускает стекло.

— Ты о нем прочел, — сказал Маккенна.