Настанет день

В понедельник утром выдержки из него появились в газетах, и редакционные статьи во всех четырех основных ежедневных изданиях Бостона объявили Джеймса Дж. Сторроу спасителем города. Специальные команды разбирали палатки неотложной помощи, воздвигнутые по всему городу, а водителей дополнительных «скорых» распустили по домам. Президенты компаний распорядились прекратить стрелковую подготовку сотрудников, и все оружие было изъято. Подразделения Гвардии штата и отряды Кавалерии США, мобилизованные в Конкорде, получили неожиданный приказ понизить степень боеготовности с «красной» до «голубой».

В пятнадцать часов тридцать минут Городской совет Бостона принял решение назвать в честь Джеймса Дж. Сторроу либо здание, либо магистраль.

В шестнадцать часов мэр Эндрю Питерс вышел из ратуши и обнаружил, что его поджидает толпа. Люди взорвались приветственными криками.

В семнадцать сорок пять полицейские всех восемнадцати участков явились на вечернюю поверку. Тогда-то дежурный сержант каждого участка и проинформировал собравшихся, что комиссар Кёртис приказал немедленно уволить девятнадцать человек, которых он временно отстранил от работы на прошлой неделе.

В двадцать три часа на собрании в Фэй-холле профсоюз бостонской полиции проголосовал за то, чтобы подтвердить свое членство в Американской федерации труда.

В двадцать три ноль пять они проголосовали за то, чтобы объявить забастовку. Договорились, что начнется она во время завтрашней вечерней поверки. Тысяча четыреста полицейских не выйдут на работу.

Решение приняли единогласно.

Глава тридцать пятая

На пустой кухне Эдди Маккенна влил в стакан с теплым молоком изрядную порцию ирландского виски «Пауэр и сын» и стал запивать им курицу с картофельным пюре. В кухне стояла тишина, слышно было, как тикают часы, и свет сочился лишь из небольшой газовой лампы над столом за его спиной. Эдди ел у раковины, как всегда, когда был один. Мэри Пэт ушла на собрание Общества бдительности, известного также как Новоанглийское общество борьбы с пороком. Эдди и собак-то предпочитал не наделять кличками, а потому не понимал, зачем давать название, а тем более двойное, организации. Теперь, когда Эдвард-младший в Рутгерсе , [81]а Бет в своей монастырской школе, хоть это собрание заставило Мэри Пэт отвязаться от него. Мысль о кучке фригидных склочниц, сходящихся, чтобы повозмущаться пьяницами и суфражистками, вызвала у него улыбку.

Он поел, положил тарелку в раковину, взял бутылку ирландского, чистый стакан и отправился наверх: сегодня отличная погода, вполне подходящая, чтобы побыть на крыше и несколько часов поразмышлять. Если не считать погоды, все обернулось самым дерьмовым образом. Он даже отчасти надеялся, что этот большевистский профсоюз полиции все-таки забастует: только забастовка могла вытеснить сегодняшнюю провальную операцию в НАСПЦН с первых полос газет. Боже праведный, как же его провел этот черномазый Лютер Лоуренс, Лютер Лоуренс, Лютер Лоуренс. Имя прыгало у него в голове, как воплощение издевки, как олицетворенное презрение.

Ох, Лютер. У тебя будет много причин сокрушаться о том, что когда-то ты вылез из дряхлой утробы своей мамаши. Клянусь тебе, мой мальчик.

Над головой висели расплывчатые, будто нарисованные неумелой рукой звезды. С облаками смешивался дым от фабрики хлопковых очесов. Отсюда, с крыши, Эдди хорошо видел огни Американского сахарорафинадного завода — чудовище раскинулось на четыре квартала, извергая в окружающий мир липкие загрязняющие агенты и крыс, на которых можно было кататься верхом, а с канала Форт-Пойнт тянуло нефтью. И все же он с радостью озирал места, которые они с Томасом Коглином топтали, еще будучи щенками-патрульными, здесь, на своей новообретенной родине. Они познакомились на корабле по пути сюда, два безбилетника, которых на второй же день поймали, одного на носу, другого на корме, и приговорили к каторжному труду на камбузе. По ночам, прикованные за ноги к мойке, они обменивались рассказами об Ирландии. У Томми оставался там пьяница-родитель и хилый брат-близнец. А Эдди оставлял позади лишь сиротский приют в графстве Слайго. Папашу он никогда не знал, а мать померла, когда ему было восемь. Вот они сюда и попали, двое пронырливых пареньков, совсем мальчишек, зато полных нахальства и амбиций.

Томми, со своей ослепительной улыбкой и сверкающим взглядом, оказался удачливее. Хотя и Эдди, без всякого сомнения, отлично устроился на новой родине, но Томас Коглин здесь процветал. Идеальная семья, идеальная жизнь, а в сейфе, что стоит у него в кабинете, гора полученных за всю жизнь на лапу денег. Человек, облеченный властью, словно белым костюмом в угольно-черной ночи.