Насмешка

Пока шли до дома ведьмы, пока та готовила все для своего ритуала, который стал платой за жизнь Ригнарда, Лиаль не произнесла ни слова. Молчала лаисса, и когда ведьма затачивала нож. Девушка сидела, закрыв глаза, и молилась. Жизнь за жизнь, что может быть проще и понятней?

- Сердце девственности, - приговаривала ведьма, чертя на полу непонятные лаиссе знаки, - познавшее любовь и страдание, и отданное добровольно – это то, что я давно искала. Ты даже не представляешь, девонька, как тяжело найти все это разом. Из твоего сердечка выйдет мой лучший амулет. Ты не бойся, все будет быстро и не больно, ты даже понять ничего не успеешь. Закроешь глазоньки, и уже увидишь Небесных покровителей. И матушку свою увидишь, и пращуров всех. И того, кто умер за тебя. Поговоришь с ними, обнимешься. Ласс твой что, погорюет-погорюет, да другую найдет. Зато брат быстро поправится, домой вернется, женится, детишек ему жена нарожает. А дочку он твоим именем назовет и любить ее больше всех будет. Ты сверху на него поглядишь, да порадуешься. Ну, давай, раздевайся, ягодка. Быстрей начнем, быстрей для тебя все закончится.

- Мой муж будет мстить брату? – спросила Лиа, открывая глаза.

- Не до того ему будет, - ответила Ниска. – Что медлишь, или передумала?

- Нет, - лаисса мотнула головой. – Забирай. Коли не для любимого бьется, так брата вернет.

- И то верно, - кивнула ведьма, снимая с Лиаль плащ. – Умница, ягодка, все верно мыслишь.

Лаисса Ренваль послушно раздевалась, стараясь не думать о скорой смерти. Не смотрела она и на приготовленные нож и чашу, куда старуха собиралась положить ее сердце. Послушно легла на стол и закрыла глаза, до крови закусив губу и сжав пальцами края стола до побелевших костяшек. Жить! Ей безумно хотелось жить! Но так же безумно хотелось, чтобы жил Ригн, единственный, по-настоящему, любимый ею мужчина, ее брат, ее плоть и кровь... Был единственный, пока не появился Гаэрд. Но Гаэрда Дальвейга Лиа знала так мало, а брата всю жизнь, и она не видела своего счастья, если по ее вине умрет Ригнард.

Ведьма накрыла лаиссу куском полотна, оставив открытой грудь, зажгла витые свечи, расставив их вокруг стола, и заговорила непонятные слова. К кому она взывала, что говорила, как долго длилось ее бормотание, Лиаль не могла понять. Ее сознание плавало в вязком тумане страха и надежды. Не верилось, что вскоре ее юная жизнь оборвется, так и не успев начаться. Как не верилось, что, познав радость поцелуя возлюбленного, она отравила его душу ложью, прогнав, чтобы он не вмешался и не прервал ритуал. Молитвы и слова, обращенные к Гаэрду, смешались воедино, и Лиа уже сама не понимала, кому и что она говорит мысленно. Она не заметила, как голос старухи стал громче, как поднесла ведьма острый нож к горлу благородной лаиссы. В девичьей груди отчаянно билось преданное и горячее сердце. Отстукивало свои последние мгновения. Тук-тук-тук… тук… тук…

Верный Ветер уносил Гаэрда все дальше, прорывался сквозь метель, ожесточенно завывавшей, кружившей вокруг всадника и его коня, будто голодный зверь. Гаэрд зло пришпорил скакуна. Тот протестующе заржал, но остался не услышан. Кровь огненным потоком неслась по телу благородного ласса. Слова Лиаль все еще звучали в его ушах. Омерзителен, противен, ненавижу…

Но ведь были дни, проведенные в замке и тот вечер, когда невозможно было наговориться, не было сил расстаться даже на ночь. Были дни, проведенные рядом в дороге. И ее касания были, и взгляд, наполненный грустью и чем-то еще, от чего сладко ныло его сердце. То, что позволило ему сегодня целовать лаиссу, и был ее несмелый ответ. И ее руки на его плечах тоже были, как и срывающийся шепот, которым она произнесла: «Гаэрд». Все это было и противоречило последним словам, брошенным Лиаль в лицо мужчине.

- Стой! – вскрикнул он, натягивая поводья. – Она прогоняла меня! Святые, она гнала меня, чтобы я не мешал… Чему?

Выругавшись и обозвав себя дураком, ласс Дальвейг развернул Ветра и вновь пришпорил. Теперь ветер подгонял коня, словно понукая его и вынуждая бежать быстрей, и жеребец бежал так быстро, насколько мог, насколько ему позволял снег, сыпавший под копыта.

- К Нечистому! – воскликнул Гаэрд, не в силах справиться с обуревающей его тревогой.

Почему послушался? Ведь чувствовал же, что будет что-то нехорошее. Знал, что нельзя доверять ведьме.

- Дурак! Какой же легковерный дурак, - приговаривал он, выплескивая в словах переживания и страх, вдруг сковавший душу льдом. – Святые, не оставьте, - ладонь сжалась на рукояти Халидура.

В деревню Ветер влетел, подобно своему тезке, продолжавшему подгонять жеребца, налетая на него и всадника яростными порывами. Гаэрд натянул поводья, спрыгивая на землю, вбежал в крестьянский дом и накинулся на Эльгу, расстилавшую постель.

- Где дом ведьмы?

- Так там, - женщина указала в сторону рукой. – За деревней, недалече. Низенький такой, одинокий. А что случилось-то, господин?! – крикнула она в спину выбегающего обратно на улицу Гаэрда.

- Знаешь, зачем она лаиссу забрала? – полуобернувшись, нетерпеливо спросил Дальвейг.

Женщина пожала плечами.