Наследница по кривой

— Вы не находите, что нам с вами есть о чем поговорить?

Скользнув глазами вниз, я не могла не заметить, что на среднем пальце адвоката сверкало обручальное кольцо.

Не знаю, но когда женщине исполняется сорок, с ней что-то происходит. Вдруг, совершенно внезапно, терпение лопается и ты отказываешься мириться с некоторыми вещами. Например, с навязчивыми типами, хватающими тебя за руки. Я выдернула руку, подавив желание немедленно вытереть ее об юбку. Затем подалась вперед и понизила голос:

— Хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Проживи мы с вами хоть сто лет, нам все равно не о чем будет говорить. Никогда.

Глаза адвоката вдруг словно уменьшились, а сам он как-то скис. Затем глаза вернулись к нормальному размеру, и Гласснер глупо хихикнул.

— Миссис Риджвей, я имел в виду условия завещания. Именно их я собирался обсудить за обедом. Ничего более. — В голосе звучала обида.

На том наша беседа и закончилась. Ну конечно, ничего иного он не имел в виду, а я — королева Англии. Коротко кивнув, королева двинулась к выходу.

К тому времени, как я добралась до гаража и нашла свою машину, возмущение выходкой адвоката изрядно поутихло. Главным образом потому, что мое внимание внезапно привлек темно-синий седан, выруливший на улицу следом. На переднем сиденье я заметила двух парней в коричневых костюмах, тех самых, что сидели неподалеку от меня на оглашении завещания. Седан тащился по пятам за моей «тойотой» до самого дома, словно бродячий пес, изнывающий от желания куда-нибудь приткнуться.

Глава 4

Район, в котором я живу, получил название Холмы в тридцать седьмом году. В тот год река Огайо разлилась сильнее, чем обычно, и, кроме нашего района и еще кое-каких холмов, весь Луисвиль оказался под водой.

Уже несколько лет, как с наводнениями в городе покончено, с тех пор как построили то ли дамбу, то ли шлюзы, точно не припомню. Сегодня не имеет никакого значения, насколько высоко расположена местность. Подозреваю, что единственным оправданием названию нашего района остались цены на жилье, неуклонно стремящиеся в небо.

Разумеется, в начале семидесятых, когда мы с Эдом, моим тогдашним мужем, покупали дом, цены были еще вполне умеренными. Иначе я бы здесь сейчас не жила. Но и в те годы солидные кирпичные дома на тихих, усаженных деревьями улицах Холмов смотрелись аристократами по сравнению с прочими районами Луисвиля. Помнится, в день переезда Эд оттащил меня в сторонку и произнес снисходительным тоном, которым он владел в совершенстве: "Послушай, Скайлер, больше не стряхивай швабру перед парадной дверью. Здесь так не делают".

Эд вырос в самом дорогом закоулке престижного Ист-энда, в то время как я провела детство в простоватом Саут-энде — "стране синих воротничков", как изящно выражался Эд. За восемь лет, что мы были женаты, Эд не упустил ни единого случая продемонстрировать мне, насколько его манеры утонченнее моих. По мнению Эда, мне просто везло, когда из нескольких вилок на столе я выбирала нужную. Впрочем, хорошо еще, что я вообще знала, для чего предназначены вилки.

В тот день, когда мы впервые появились на Гарвардском проезде, в моей голове, конечно, мелькнула мысль, что неплохо бы объяснить Эду, куда он может засунуть пыльную швабру. Но я промолчала. Когда вам двадцать, а не сорок, вы многое спускаете людям.

Кроме того, надо было думать о мальчиках. Даниэлю тогда еще не исполнилось двух, а Натану было всего несколько месяцев. Я считала необходимым уберечь их нежную психику от безобразных семейных скандалов.

И если нужны еще оправдания тому, что я позволяла Эду разговаривать со мной, как с прислугой, добавлю, что наша брачная церемония, состоявшаяся тремя годами ранее, была, возможно, одной из последних в стране, где прозвучало слово «покорись». Сегодня в это трудно поверить, но в начале семидесятых — когда феминизм еще не стал боевым знаменем миллионов — я воспринимала это слово всерьез.

Разумеется, если б я уже тогда знала, с каким легкомыслием сам Эд отнесется к напутствию священника "отринь иных", я бы не только объяснила, но и показала ему, на что может сгодиться швабра.

Если в моем районе чистка швабры перед парадной дверью считается дурным тоном, то появление с полицейскими на хвосте и подавно.

Подъезжая к дому, я украдкой огляделась. Миссис Холландер и миссис Альта, две почтенные вдовушки, обитавшие напротив, в красном кирпичном двухквартирном доме, увлеченно беседовали на веранде. Через дом слева от меня Генри Крамер сидел на крыльце и читал. Справа же, буквально в метре от подъездной дорожки, моя ближайшая соседка миссис Петтигрю, стоя на коленях, подрезала восковницу, отделявшую ее владения от моих.

Я тяжело вздохнула. Везет же мне! В первый — и надеюсь, в последний — раз в жизни приезжаю домой в сопровождении луисвильских сторожевых псов, и все соседи, как назло, выползли подышать воздухом.