Наследие чародея

Бриджит не могла удержаться от смеха:

— Какой же тогда смысл быть призраком?

Мама тоже засмеялась — беззвучно, но Бриджит видела, как затряслись ее плечи.

«Если бы с семьей этого дома меня связывали кровные узы, я знала бы больше, — сказала книга, когда Бриджит снова посерьезнела. — Но единственное, что связывает меня с этим местом, — это ты».

Отсюда вытекал следующий вопрос. Вопрос очень важный. Бриджит не решалась произнести его вслух, но молчать тоже не могла.

— А… папа с тобой? — спросила она в надежде, что мама поймет смысл этих слов.

Печаль обняла Бриджит, а воздух сделался таким густым, что Бриджит с трудом могла дышать.

«Нет. Эверет не может покинуть берега того мира, в котором он умер».

— А ты можешь? — слова сами собой сорвались у Бриджит с языка, прежде чем она успела остановить их. «Что ты делаешь! — возмутился ее внутренний голос. — Возьми свои слова обратно! Ты ведь можешь по-прежнему верить. Ты ведь не хочешь знать!»

Слова в книге расплылись и превратились в сделанный пером набросок, узнать который Бриджит не составило труда. Это был маленький четырехугольный домик, где они с папой жили до того, как на острове построили маяк. До того, как папа получил эту работу, ставшую его призванием. Судя по тому, что озеро на рисунке было спокойно, была тихая ночь.

На воде стоял человек. Он смотрел вверх, на окна домика, и в глазах у него стояли слезы.

Появился еще один рисунок, а рядом с ним — второй. То ли они и правда стали двигаться сами по себе, то ли Бриджит это только казалось, но она видела все. Она видела спальню и маму, лежащую, подняв колени, на кровати. Она видела миссис Хендерсон в изножье кровати: руки у нее были красные от крови, а лицо очень злое. Папа взволнованно ходил взад-вперед по коридору, то и дело оборачиваясь к окну, — словно знал, что кто-то наблюдает за домом. Но папа не мог увидеть человека, который стоял на воде и плакал от боли, что была в доме.

На грудь маме положили младенца. Ребенок был скользким от крови, а мамино лицо было скользким от пота. Папа осторожно взял ребенка на руки, завернул его в чистую простыню, а мама отвернулась к окну. Она тоже знала, что там кто-то есть, и Бриджит понимала, что если бы мама могла встать и подойти к окну, она увидела бы его там, ибо именно по ней он тосковал.

Дни шли за днями, а жар все не спадал. Доктор приходил и уходил, а человек по-прежнему качался на волнах, плача неслышными слезами. Внутри, в доме, мама боролась со своей болезнью, слабостью и тоской. Папа не отходил от ее постели. Он принес ребенка, Бриджит, и положил его рядом с мамой, чтобы она знала, ради чего стоит жить. Но болезнь победила. Мама наказала Эверету Ледерли заботиться о ребенке и умерла.

И вот в тишине смерти, когда тело Ингрид Лофтфилд недвижимо лежало на смертном одре, душа Ингрид Лофтфилд встала с постели. Она спустилась к озеру, в объятия человека, который ждал ее там, чтобы увезти с собой. А Эверет Ледерли смотрел из окна дома, и Бриджит знала, что он видел эту встречу влюбленных. Бриджит закрыла глаза:

— Не надо. Я не хочу этого знать.

Молчание в ответ. Конечно, ничего, кроме молчания, и не могло быть. Мама не может говорить с ней. А может, ей просто нечего ответить? Может, она и сама понимает: никакими словами того, что она сделала, не искупить.

— Ты бросила его. Бросила и меня, — сказала Бриджит, сжимая руки в кулаки.

И снова тишина. Бриджит почувствовала какое-то движение, открыла глаза и увидела новые слова, появившиеся в книге:

«Я умерла, Бриджит. Я не хотела».

И это была правда, Бриджит видела это в книге. Но это была не вся правда. Правда заключалась в том, что папа остался один, и у него не было ничего, кроме маяка, озера да разбитого сердца.

— Нет… Ты… Он… Он любил тебя.

«Я знаю». Лицо призрака было спокойно, когда Бриджит прочла эти слова. Печаль ее прошла, а мамина невозмутимость только разожгла гнев Бриджит. Это был давнишний гнев, который она сдерживала годами, потому что обидеться на маму значило поверить в то, что говорили сплетники во всей округе, а уж этого Бриджит не могла себе позволить.

И все-таки это было так.

Бриджит протянула руку к призраку, пытаясь тронуть маму за запястье или рукав, за что-нибудь, что могло бы дать отклик, разрушить это спокойствие. Но ее рука повисла в холодном воздухе, где не было места даже воспоминанию о живом тепле.

— Зачем же ты вышла за него замуж?

Бриджит почувствовала исходившую от призрака печаль. Печаль о боли, причиненной дочери, печаль о потерянных годах. Но, как и все призрачное, эта печаль была холодна, и Бриджит отшатнулась от духа матери, даже когда прочитала новые слова: