Наш Современник, 2007 № 03

— А помнить надо. Когда помнят, значит, ценят свою землю, сердцем ее понимают, — продолжал Александр Ильич Соколов, прошедший здесь земной срок от первого дня до последнего. — Без любви к родному краю как прожить? Я вот даже деревья многие помню. Нет, не только в саду выращенные. Видал клены в Черемисской, суховские лиственницы, старовский дуб? Чудом сохранились рощи! Реликтовые леса, корабельные. И в Кологриве, и в Парфеньеве, и в нашем районе. Побывай, побывай, пока есть возможность. В Первомайском к месту бывшей усадьбы Фигнеров зайди… Марьинская усадьба километрах в шести от райцентра. Не оберегли ее новые хозяева. А деревья заметные там…

Возле церкви был найден заросший надгробный “камень” — памятник из черного мрамора с отчетливой гравировкой: “Владимир Фигнер скончался 18 июля 1858 года. Каролина Фигнер скончалась в январе 1841 года”. Местные краеведы установили родственные линии. Владимир, брат партизана Александра Самойловича, был известным в Москве человеком, выйдя в отставку, поселился в Марьинском. И сын его Аполлон, выросший здесь в окружении слуг, много знал о судьбе дяди с партизанской известностью, должно быть, читал хранившийся в усадьбе семейный архив и, по предположению Александра Ильича, мог рассказывать подробности Льву Николаевичу Толстому в период создания романа “Война и мир”, в частности, в образе Дорохова такие подробности читающие люди усмотрели. Каждое дерево не только свою судьбу оберегает, если присмотреться, почему оно у дороги выросло, — едва слышным голосом произнес учитель.

Александр Ильич заговорил о приметных деревьях у проселочных дорог, в местах былых поселений, о реликтовых и корабельных рощах, предчувствуя скорое разрушение выращенного им сада. Он понимал, что прошлое и настоящее связаны не только событийно, но еще и кровно, эмоционально, взаимосвязь эта обусловлена памятью и тревогами, чувством вины и долга, осознанием необходимости вернуться к истокам, приводить туда сынов и внуков.

Вдалеке от малой родины можно и не знать, что твоего дерева там уже нет, бывший сад иссох, округа стала нежилая и поля не засеваются, хотя графское село по-прежнему красиво и церковь подремонтирована, старые деревья скрипят на ветру, а редкие первоклассники играют под ними — не спешат домой после школы. Даже представить можно, как идет по селу старый учитель, проверяя тропу тоненькой тросточкой, похожей на указку, останавливается перед каждым встречным, памятливо через выпуклые стекла подвязанных очков всматривается и вспоминает…

Иногда он присылал письма или открытки. Прочитает очерк в журнале — отзывается четкими бисерными строчками: “Молодец, Миша. Правильно жизнь видишь, трудовое детство сказывается и в этом деле”. После длительного молчания Александр Ильич радовался: “Здравствуй, дорогой наш ученик Миша! Ты не можешь себе представить, как я рад, что снова пишу тебе после операции на глазах. Пока только открытку посылаю. Сколько времени прошло с тех пор, как я потерял с тобой зрячую связь, какие перемены случились. Об этом надо писать большое письмо, скоро напишу все подробно. Извини, что я так тебя называю. Ты в моем представлении тот студент Миша, который был у меня…”. Вскоре еще приходит весточка: “Было такое намерение: как только получу ответ на предыдущее письмо, сразу же напишу о своих думах по самому больному для меня вопросу — о наших деревнях. Ведь ты знаешь, что я истинный крестьянин, с детства жил в деревне, в пятнадцать лет пахал сохой, был главным работником в семье, а старшие четыре брата находились в солдатах с четырнадцатого по двадцать второй год… И сейчас кровно связан с деревней. О многом болит душа. О том и написать тебе думал, даже план составил. Как только чуть полегчает, сразу же возьмусь, а пока извини”.

И последнее письмо: “Четыре года пролежал в твоей книге мой отзыв на нее. Обнаружил вот и посылаю. Только прибыл из Костромы после операции, вспомнил повесть, надумал перечитать — понравилась она мне, очень понравилась, потому что правдива, близка к жизни, сердечно-увлекательна, для меня в ней все родное, знакомое и такое близкое, что, читая, вместе с тобой шел по тем местам, которые описаны, любовался вместе с тобою, слышал твой сочувственный разговор с понятными мне людьми…”.

Доклад С. Ю. Глазьева “О стратегии экономического развития России“, прочитанный в Академии наук в конце минувшего года, сразу же стал событием. О нём спорили в прессе и в кулуарах Государственной Думы. Однако послушные правительству СМИ и не подумали ознакомить с ним широкую публику. Отчасти это связано с солидным объёмом исследования — в нём более ста страниц. И всё-таки, думается, главная причина замалчивания — в той резкой критике, которой Глазьев подвергает нынешний либеральный курс правительства. Учитывая общественную значимость доклада, редакция журнала подготовила две публикации, в которых представлены его основные тезисы.

Сергей ГЛАЗЬЕВ, УПУЩЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ