Наш Современник 2006 #1

Русский патриотизм при советской власти был тоже имперским, ибо СССР стал истинной державой полумира. Мы, русские патриоты второй половины минувшего XX столетия, тоже стремились быть патриотами советскими, то есть советско-имперскими, ибо русский народ играл там — молчаливо, но твердо — ведущую и руководящую роль. Все о том знали, и друзья, и враги, а потому удар наших врагов наносился прежде всего именно по русскому народу. Вот почему мы старались употреблять само слово “русский” в сугубо сдержанных выражениях. Мы решительно отвергали так называемый “русский национализм”, в котором нас пытались упрекать враги России, и поступали так вполне искренне и с полным убеждением. Повторюсь: мы были правы. Ибо только таким самоограничением должно было обеспечить единство мирового социалистического лагеря, противостоящего мировому Сиону — истинно империи зла.

И одним из первых, кто это понял и сумел выразить в печатном слове, был Кожинов. Прямых таких суждений у него, может быть, и нет, но сущность важнее, а она у него очевидна. Мы, русские, великий народ, создавший это государство и его высокую православную культуру. Мы становой хребет державы. Сломают нас, русских, пропадут все…

* * *

Кожинов по справедливости стал баловнем судьбы. Им восторгались, его почитали, причем безоговорочно, уже при жизни. С ним считались и его уважали и друзья и недруги. О недругах говорить не станем, но приведем отзыв одного из ближайших друзей, тоже покойного уже поэта Юрия Кузнецова:

Ты жил от сердца, песни пел

И мысль наслаивал годами.

И черт едва тебя терпел,

Качая русскими горами…

Еще по-русски говорят,

И там Георгий скачет с пикой,

Где твой сливается закат

С закатом Родины великой.

Талантливейший Юрий Поликарпович был по натуре несколько мрачноват, хоть глядел широко и свободно. Здесь, предсказывая духовную судьбу своего старшего друга, он ошибся. Сегодня и надолго образ Вадима Кожинова знаменует собой отнюдь не закат нашей великой Родины, а начало её нового бытия — нового, русского.

Всеволод Меркулов РУССКОЕ ПРЕДАНИЕ, ОЖИВШЕЕ В СКАЗКЕ ПУШКИНА

Каждому русскому человеку с детства знакомы великолепные сказки Александра Сергеевича Пушкина, удивительные и чудесные по своему сюжету и литературному слогу. Все они прекрасны, но одной из самых любимых, пожалуй, можно назвать “Сказку о царе Салтане”. Остров Буян и мудрый князь Гвидон, тридцать три богатыря и белочка с золотыми орешками — это образы, ставшие близкими и родными, сохранившиеся на всю жизнь. Они как будто затрагивают в душе живую память, скрытую в подсознательной глубине под спудом ежедневной суеты и бытовых проблем. Вновь и вновь перелистывая страницы этой пушкинской сказки, не перестаёшь удивляться её внутренней красоте и глубокому смыслу.

Считается, что в детстве Пушкин услышал народные сказки от своей няни Арины Родионовны, а впоследствии создал произведения на основе детских воспоминаний. Это не совсем так. К сказкам поэт обратился в зрелом возрасте, когда сформировался его интерес к древнерусской истории и русскому фольклору. Живой миф переплетается в пушкинских сказках с живой историей.

Исследователи не раз предпринимали попытки приблизить “Сказку о царе Салтане” к историческим реалиям, стремились переложить её действие на географическую карту. Но многие из них уже свыклись с мыслью, что это почти бесполезно — слишком иносказательным кажется на первый взгляд это пушкинское произведение! Литературовед М. К. Азадовский отмечал, что “очень труден вопрос об источниках “Сказки о царе Салтане”¹. И сложность, конечно, состоит не только в том, чтобы выяснить, к каким источникам обращался непосредственно Пушкин. Важно понять, откуда берёт начало сама сказочная традиция, увлёкшая поэта.

Вряд ли перед нами просто “прелестная детская сказочка”, как опрометчиво выразилась А. Сванидзе². Глубина и архаичность сюжета позволяют предположить, что в “Сказке о царе Салтане” нашло отражение какое-то древнее предание, услышанное Пушкиным. Попробуем ещё раз внимательно обратиться к этому произведению.

Осенью 1824 года Пушкин был сослан в глухое поместье своей матери в Михайловское. Местные жители, правда, называли его иначе. На вопрос, где находится село Михайловское, любой из них, скорее всего, недоуменно пожал бы плечами. Зато легко указал бы Зуево, которое и известно нам сейчас как то самое село, где проводил долгие месяцы ссылки Пушкин.