Наш Современник, 2005 № 05

Брак родителей по старым временам представлял собой мезальянс. Отец — Григорий Никифорович Кабанов, главный бухгалтер большого военного завода, был сыном деревенского кустаря-картонажника и появился на свет в 1891 году в селе Яковское Тульской губернии. Наша мать, Анна Дмитриевна Позднеева, бухгалтер в Мариинском театре, родилась в 1899 году и была дочерью потомственного дворянина, ученого-востоковеда. Довольно скоро родители обнаружили серьезную несовместимость характеров и жизненных представлений и даже в 1934 году развелись. Собиравшийся съехать отец так и не осуществил своего намерения, так как не смог расстаться с детьми, занимавшими в его жизни огромное место. С нами отец проводил все свое свободное время: гулял, играл в разные игры, учил всякому мастерству, в особенности изготовлению переплетов, склеиванию разных коробочек и прочих поделок, т. е. тому, чему сам научился у собственного отца. Страстью отца были книги, в основном по военной истории, альбомы с изображением военного обмундирования, атласы российской эскадры военного флота и флотов других стран. Гуляя, мы неизменно останавливались возле книжных развалов, рассматривали книжки, и отец обязательно покупал по одной мне и Мите. Если мы оставались дома, то, как правило, играли в солдатиков. У отца была богатая коллекция (более трех тысяч) оловянных солдатиков, хранившихся в специально для этого склеенных коробочках. Нюрнбергские солдатики были очень красивы, они были одеты в мундиры — исторически точные, принадлежавшие самым различным странам и эпохам, поэтому мы разыгрывали вполне исторические сражения, чему способствовали соответствующие декорации и всяческие замки, башенки, укрепления и прочие предметы.

Мать никакого участия в наших забавах не принимала. С ней мы ходили куда-нибудь в гости, до неприличия причесанные и парадно одетые. Довольно часто гости собирались у нас, и тогда мы тоже сидели скованные и натянутые. Нас заставляли демонстрировать свои таланты — играть на фортепьяно, петь, читать стихи (мама любила показать товар лицом), а всего этого мы с Митей терпеть не могли, не говоря уже о Викторе, который никогда не был домашним ребенком.

Мальчишки однажды исхитрились поднять половицу дубового пола в столовой. Под ней — о, чудо! — обнаружилась огромная шашка (в нашей квартире, оказывается, когда-то был жандармский участок). В экстазе была порублена вся имевшаяся мягкая мебель, причем хорошо помню, что любимому папиному креслу непоправимый урон нанесла я, Бог знает как вообще поднявшая этот здоровенный предмет. Нет нужды комментировать реакцию родителей…

С детской комнатой граничила другая, в которой жила престарелая (из «бывших») соседка Жанна Адамовна. Между комнатами была дверь, которую наглухо забили. В нишах двери с обеих сторон помещались одежные шкафы. Жанна Адамовна была одержима страхом, что ее ограбят, и потому на входной двери у неё было 12 замков. Чтобы запереть или открыть самый верхний, ей приходилось вставать на табуретку — непростое занятие в ее возрасте. И вот однажды, когда соседки не было дома, мальчикам пришла в голову идея выстрелить из точной бронзовой модели пушки времен 1812 года. Пушку начинили порохом, загнали в дуло идеально подошедший шарик от большого подшипника, приспособили длинный фитиль. Перед одежным шкафом поставили здоровенного оловянного солдатика советского производства. Мальчики оставили меня у открытой комнаты и велели пошире открыть рот, после чего подожгли фитиль. Раздался оглушительный взрыв, и все заволокло дымом. Когда он рассеялся, солдатика в комнате уже не было, зато была дыра в шкафу и в скрытой шкафом двери (проверили прутом). Вернувшаяся вечером Жанна Адамовна подняла жуткий визг: «В моей комнате были ваши мальчишки, они вскрыли все мои замки!» — и с победным видом протянула ошеломленным родителям оловянную ногу. И ничто не могло разубедить ее в том, что никто в ее комнату не входил.

Однако Митя, этот воинственный мальчик, был самым преданным, самым нежным братом, именно он был моим настоящим воспитателем. Он разбирал со мной мои проступки, анализировал их и ни единого раза не повысил на меня голоса. Митя вообще говорил негромко и всегда был в ровном благожелательном расположении духа. Он был хрупким на вид, худеньким, маленького роста. Он у мамы тяжело рождался на свет (был голодный 1921 год), ему даже надевали на череп какой-то шлем: что-то было не в порядке с костями. Митя часто болел, переболел почти всеми детскими болезнями.