Наш Современник, 2004 № 09

В четырёх российских университетах состоялись собрания советов попечи­­-телей, на которых зачитывалось предписание министра народного просвещения, где прямо прозвучал отказ России от поддержки западнославянского движения: “Народность наша состоит в беспредельной преданности и повиновении Самодержавию, а Славянство западное не должно возбуждать в нас никакого сочувствия. Оно само по себе, а мы сами по себе. Мы сим торжественно от него отрекаемся”. Так сообщает в своих знаменитых “Записках” цензор А. В. Никитенко. Не все славянофилы согласились с таким “отречением”; иные осуждали правительство канцлера К. В. Нессельроде “за поддержку Австрийской империи в ущерб славянским народам”*, и их правоту подтвер­дило недалекое будущее. В целом же 1848 год стал переломным в истории русского славянофильства, оттеснив на второй план его зачинателей, всё-таки испытывавших достаточно широкий интерес к славянству как таковому. Доминировать стала вторая волна (наиболее ярко представленная К. Леонтье­вым, Ф. Тютчевым, отчасти Н. Данилевским и Ф. Достоевским), для которой славянский вопрос стал лишь частью более широкого проекта утверждения России как православной империи. Это, конечно, практически аннигили­ровало тему славянства (ведь ни один из “будителей”, например, не был православным) как более широкой духовно-исторической общности, и забегая вперёд, можно сказать, не позволило развиться многим потенциям межславянского культурного диалога.

Саму же Россию торжественное уваровское отречение нисколько не избавило ни от неискоренимой подозрительности Европы по отношению к ней, ни от прочно приклеившегося к ней ярлыка центра и лидера пансла­визма, жупелом которого до сих пор потрясают и отечественные авторы. Между тем термин этот, время от времени извлекаемый из нафталина, первоначально (в 1826 году) в самом невинном значении исходной языковой общности славян, введенный словацким адвокатом Я. Геркелем, своё одиозное значение “наиболее старой и наиболее важной исторической формы макронационализма”, в котором его употребляет и изданная в 1990 году в Лондоне “Энциклопедия национализма”, обрёл под пером английского критика Д. Боуринга в его рецензии на сонеты Коллара**. Разумеется, указующий на опасность перст был сразу же направлен в сторону России, смысл же проделанной Боурингом манипуляции весьма проницательно прокомментировал П. Шафарик: “Как будто он намеренно хочет навлечь подозрения правительства на деятельность славян…”.

Так оно, в сущности, и было, с той лишь поправкой, что насторожить стремились не только Вену, но всю Европу. А потому термину предстояло великое и обширное будущее: его могли использовать самые разные политические силы. Разумеется, имперская Вена была настороже, но в этой политической и антироссийской его заострённости он был подхвачен и Лайошем Кошутом, бурно поддержанным польскими эмигрантами в Пеште***. А также — Ф. Энгельсом, который обнаружил панславизм ещё в VIII—IX веках и иные славянофобские пассажи которого могли бы взять на вооружение даже вожди Третьего рейха.

 

*   *   *

Таков, в целом, был ответ Европы, в том числе и той, что именовалась передовой, на первые же проблески славянского пробуждения. И ответ этот ясно говорил о том, сколь мало интересовала её культурная самобытность славян и в какой мере она, в сущности отрицая какой-либо вклад славянства в общеевропейское развитие, упорно продолжала видеть в нём источник некой смутной угрозы основаниям своего собственного бытия. Вот ведь даже такой западник и русофоб, как Адам Мицкевич, в своих “Лекциях по славянской литературе”, прочитанных в Сорбонне в 1841—1843 годах****, хотя и не без подобострастия преувеличив извечное будто бы тяготение всех славян к Западу и обойдя все острые углы, вынужден был, тем не менее, признать, что со стороны славян это была любовь без взаимности и что “их внутренний духовный мир и поныне остаётся почти неизвестным (Европе. — К. М. ). Европейский дух как бы держит славянство в некотором отдалении и как бы выключает из христианского сообщества. Что же, разве славяне не внесли свой самостоятельный вклад в культуру?.. Самый вопрос этот кажется им оскорбительным…”.