Наш Современник, 2004 № 08

На наш взгляд, нация является одновременно и естественной, и культур­ной общностью . С одной стороны, наследственная передача определенных качеств, с другой — передача определенных культурных ценностей — вот те два способа, посредством которых судьба предков определяет характер потомков. Мы склонны согласиться с О. Бауэром, полагающим, что нацию создает общность судьбы , “не однородность судьбы, а коллективно пережитая, сообща выстраданная судьба”. Эта общность судьбы действует в двух направлениях: с одной стороны, путем естественной наследственности передаются качества, усвоенные нацией, с другой — передаются создаваемые нацией культурные ценности2.

 

Включение понятия “нация” в рамки современной политической теории придает ему разные оттенки в зависимости от ситуации, от политической заданности. Многозначность трактовок можно объяснить огромным моби­лиза­ционным потенциалом понятия “нация” и многоплановыми возможностями его использования в политических целях. В зависимости от конкретной политической ситуации или социально-политической задачи в него вклады­вается тот или иной смысл. Апеллируя к интересам нации, к национальным приоритетам, национальной безопасности и т. д., политики добиваются власти, влияния — целей, которые на практике могут далеко отстоять от действительных интересов людей, составляющих национальное сообщество.

Если постмодернисты вообще отрицают реальность существования нации, то модернисты, как правило, связывают нацию исключительно с переходом к современной эпохе, с эпохой модерна и считают ее сравнительно недавним социально-историческим конструктом. В этом заключается определенная историческая поверхностность модернистской трактовки нации и национализма. Определяя их как “плоды современности”, модернисты нарушили равновесие между преемственностью и прерывностью, тем самым усложнили задачу объяснения того, почему нации непременно возвращаются к прошлому и ощущают свою связь с прошлой этнической историей.

Прошлое — это и есть та самая “коллективно пережитая, совместно выстраданная судьба”, о которой мы говорили выше. Именно прошлое нации и интерпретация этого прошлого формируют национальное сознание.

Нациям, имеющим богатейшую историю, есть откуда черпать материал для подпитки коллективной национальной идентичности. А что делать молодым нациям (например, американской), у которых “прошлое” не превышает трех столетий или если многое в нем нелицеприятно? Не будут же они формировать самооценку нации, систематически повторяя, что начало их истории связано, к примеру, с варварским истреблением развитых индей­ских цивилизаций или что на романо-германской общности до скончания века будет лежать клеймо убийц и экспроприаторов чужих земель и богатств? Для конструирования желаемого образа нации эти страницы истории не подходят. В этом случае реальное историческое и этническое прошлое заменяется символами, придуманными традициями. Такие нации опираются на политическую составляющую, они держатся на целенаправ­ленных упражнениях в социальной инженерии и на “трудах” историков, которые “производят” историю как ретроспективную мифологию .