Наш Современник, 2004 № 06

Но то, что Фадеев был противником присуждения единственной Сталин­ской премии по прозе Шолохову, совершенно ясно из протоколов заседаний и комментариев, на этот раз весьма приличных (тем более странно, что их автор, В. А. Александров, проделавший такую большую работу, не упомянут на стр. 585, 586 в списке авторов сборника). 26 августа 1940 г. прези­диум правления Союза советских писателей выдвинул лишь одну кандидатуру на премию – Шолохова. Но 8 октября Фадеев все “переиграл”, и на новом заседании президиума в качестве кандидатов появились Василев­ская и Сергеев-Ценский (потом еще по “национальным спискам” добавились некие Иван Ле и Джалал Пашаев). Тем временем Институт мировой литературы им. Горького, а вслед за ним Отделение литературы и языка АН СССР, надо отдать им должное, последовательно придерживались одной кандидатуры – Шолохова.

На заседании комитета 18 ноября 1940 года Фадеев, сделав формальные реверансы в сторону “Тихого Дона”, в частности заявил: “… все мы обижены концом произведения, в самых лучших советских чувствах. Потому что 14 лет ждали конца, а Шолохов привел любимого героя к моральному опусто­шению. 14 лет писал, как люди друг другу рубили головы, — и ничего не полу­чи­лось в результате рубки… Если считать носителем советских идей Мишку Кошевого – так это абсолютный подлец. (…) В завершении роман должен был прояснить идею. А Шолохов поставил читателя в тупик. И вот это ставит нас в затруднительное положение при оценке. Мое личное мнение, что там не показана победа Сталинского дела, и это меня заставляет коле­баться в выборе”.

Престарелый В. И. Немирович-Данченко, председатель комитета, до­стойно возразил Фадееву: “… когда “Анна Каренина” была написана, финал возбу­дил почти такие же споры. Все-таки с этой точки зрения (фадеевской) “Анна Каренина” сегодня не прошла бы”. Это был сильный удар по Фадееву: все знали, что Толстой – его творческий кумир. Отсюда и жалкий его ответ: “Но о гибели Анны Карениной мы можем сказать: посмотрите строй, который приводит к этому таких людей! Разве будущее поколение сможет сказать это о Григории Мелехове?”.

Скульптор С. Д. Меркуров прямо высказался о нежелании секции литера­туры твердо высказать свою позицию по “Тихому Дону”: “Какой-то странный абсентизм, прятание головы под крыло. Гражданское мужество должно бы сказать: с нашей точки зрения, это оценивается так-то и так-то”. Последующие события полностью подтвердили эту оценку. Секция литературы, вопреки обещанию А. Н. Толстого, так и не остановила после голосования свой выбор на одном кандидате и предоставила Совнаркому выбирать из трех кандидатур (Шолохова, Василевской и Сергеева-Ценского), не указав в отчете, какое подавляющее преимущество получил “Тихий Дон” при голосовании. Далее, очевидно, развернулись упомянутые выше жуткие интриги, достигшие своего апогея 29—30 декабря. Их своеобразный итог – в сенсационном заявлении критика А. С. Гурвича, будущего “космополита”, на пленарном заседании комитета 30 декабря: “Надо уточнить, что остается в списке. “Тихий Дон” отводится, потому что он сделан не мастерски”. Фадеев “уточняет”: “Севасто­польская страда” Сергеева-Ценского…

В последующие два дня Фадееву и Гурвичу, вероятно, кое-кто дал понять, что они несколько зарвались, потому что сразу после Нового года, 2 января 1941 г., было созвано новое пленарное заседание комитета, на котором Фа­деев пошел на попятную: “Я выдвигал веские соображения против “Тихого Дона”, когда была одна премия… Но в числе трех премий было бы странно возражать против “Тихого Дона”, потому что эта книга талантлива, заслужи­вает премии”. Так-то оно так, но  о трех премиях Фадеев знал и 30 декабря, когда было заявлено, что “Тихий Дон” отводится!

Поэтому я не думаю, что Фадеев изображен мной в романе “Огонь в степи” (“Шолохов”) “субъективно”. Он примерно такой же, каким предстает перед нами в протоколах заседаний Комитета по Сталинским премиям.