Наш Современник, 2004 № 05

Конструкция статьи Азадовского слишком уж напоминает конструкцию приснопамятных “Злых заметок” Бухарина. Тот тоже начинал свое сочинение о Есенине с комплиментов: “Есенин талантлив? Конечно, да. Какой же может быть спор?.. Есенинский стих звучит нередко как серебряный ручей...” А дальше шли такие мерзкие поношения поэта и “так называемого “нацио­нального характера”, цитировать которые нет здесь никакого смысла.

Свой анализ “безудержного гнева”, содержащегося в произведениях Астафьева, Азадовский начинает с “Печального детектива”, выдирая из контекста “словцо “еврейчата” и определяя его “как некий симптом антисемитизма”. Больше о “Печальном детективе” по сути ни слова. Сразу идет переход к рассказу “Ловля пескарей в Грузии”. “Рассказ Астафьева поднял в Грузии волну негодования, всплески которой продолжались на протяжении нескольких лет. “Вы своим рассказом о Грузии, Виктор Петрович, наступили прямо на сердце наше, — обращался к Acтaфьeвy писатель Бyaчидзе, — и мы почувствовали его боль”. Но громче других прозвучал тогда голос Натана Эйдельмана, замечательного историка России, прямо обвинившего Астафьева в национализме и расизме” .

Прежде чем перейти к “замечательному историку”, стоит отметить следующее. Те, кому довелось прочесть “Такое длинное, длинное письмо Виктору Астафьеву и другие послания с картинками в черно-белом цвете” Карло Буачидзе, изданное в 1989 году в Тбилиси, знают: это “Письмо” — воинствующий антирусский документ, содержащий безудержные похвалы Сталину за тот расцвет, который наступил при нем в Грузии, и самые благодарные слова, адресованные автором отцу — рапповскому критику Тенгизу Буачидзе, неустанно боровшемуся с “великорусским шовинизмом”. В свете дальнейших рассуждений автора статьи в “Вопросах литературы” о “ядах ненависти, которыми был насыщен воздух Империи”, и его проклятий советской эпохе подобная ссылка более чем симптоматична.

Далее Азадовский переходит к переписке Астафьева и Эйдельмана — к тому, ради чего и писалась вся его статья. После короткой отсылки к Эйдель­ману следует инвектива в адрес Астафьева: “Его письмо к Эйдельману — яркий образец воинствующего антисемитизма. Омерзительные слова про “гной еврейского высокоинтеллектуального высокомерия” соседствуют с утверж­дениями о “зле”, которым якобы пропитано письмо Эйдельмана…” Воистину омерзительное обвинение в “расизме”, брошенное Эйдельманом Астафьеву, остается фактически бездоказательным.

И немудрено. Ведь Эйдельман применил определение “расистские строки” к отрывку из рассказа “Ловля пескарей в Грузии”, в котором речь идет об осквернении в XII веке татаро-монголами грузинского православного храма в Гелати. А далее, передернув все, что можно было передернуть, автор продолжил: “Удивляюсь молчанию казахов, бурятов. И кстати бы вспомнить тут других монголоидов — калмыков, крымских татар — как их в 1944 году из родных домов, степей, гор “раскосыми мордами в дерьмо”…”.

Дескать, не молчите народы, ответьте на оскорбление ваших “предков”! Учитывая то, что сия переписка распространилась не только по Москве и Ленинграду, но и по столицам союзных республик, историк-провокатор вполне мог бы поставить и себе в заслугу алмаатинские погромы, произошедшие в конце того же 1986 года. И тувинские тоже. Астафьев, по словам Азадовского, “куражился — подыгрывал себе, желая “сохранить образ”. Неужели он, умудренный жизнью, не знал, как дальше развиваются такие сценарии? Не понимал, что конфликт, начавшийся с оплеухи, может кончиться пулей? Что слово известного писателя подхватывают макашовы, зовущие к погрому? Не помнил Освенцим и Бабий Яр?”.

Такова демагогическая логика Азадовского.