Наш Современник, 2004 № 05

Я в 1929 году вступил в указанный колхоз со своим семейством. Жена — 50 лет, дочь 21 год, сыну 15 лет. Колхоз наш состоит из 12 домохозяев, было больше, но улетели. И я, товарищи, хотел лететь, но книга меня удержала. Но все летуны теперь в колхозе, но только не в нашем. Как наш колхоз организован на бывшей помещичьей земле, поэтому к нам никто не желает, и руководство у нас еще почище, чем у помещика. Я 27 лет батрачил до революции, и такого издевательства не видел никогда, как нашим колхозом руководят два свояка Гаврилов В. и Павлов Василий. Смена руководства только бывает  муж и жена. Эти два семейства нельзя назвать кулацкими. Гаврилов В. — бывший крепкий середняк, Павлов В. — середняк, бывшие партейцы, но теперь исключены из партии. Но жены их еще в партии и руководят колхозом. Но только не по-партейному очень грызутся промеж собой, и людей грызут, но в книгу никогда не заглядывают. На что нам книга, мы и так все знаем. Но я читаю книгу и смотрю на практику, а практика показывает, что у нас было при организации колхоза. Было 37 коров, теперь— 16 коров, было у нас 12 лошадей, теперь — 10, из них 8 маток племенных, и мы за 5 лет не вырастили ни одного жеребеночка. Все надеялись на трактора, была у нас свиная ферма, теперь ее нет. Была у нас водяная мельница, теперь — нет. Были у нас две бани, теперь — нет. Заели вши и обмыть негде. Живем в общежитии и не имеем даже русской печи, чтобы, хотя бы по старинке, влезти в русскую печь попариться, а ведь были две бани, и все нам обещают, что будет. Но когда будет, вероятно, тогда нас не будет. Четыре года наши руководители жили рысково и нам было тогда плохо. Была общая кухня, работал — не работал, а садись да ешь. Четыре года от нас государство не видело ни одного зерна, ни одной копейки, еще нам давало. Несмотря на то, что нам своих было девать некуда. Забрали у государства 9 тысяч, наши руководители говорили: “Рви, ломай, нам дадут”, и верно давали. А я все читал книги и иногда говорил: “Товарищи, не дело вы делаете”. Но мне не давали говорить, раз не работаешь и молчи. Я говорил: “Товарищи, дайте мне по возможности работу”. Говорят: “Вставай с сыном вместе”. Я говорю: “Если бы я мог работать, я бы не ушел с Путиловского завода, как я специалист своего дела”. Они говорят: “С заводу выгнали, с колхозу выгоним”. Кому же, товарищи, верить, книге или же практике? Через книги я был исключен из колхоза. Если бы не московская бригада, может быть, и после находился вне колхоза. Московская бригада меня выручила как старого рабочего и поставила меня ревизионной комиссией нашего колхоза. Хоть я и глухой, стал действовать по всем правилам как селькор. Но не долго это было, только 3 месяца. Меня исключили из ревизионной комиссии безо всяких причин. Только за то, что я читаю газеты. Стал действовать как селькор, ничего не помогло, ни от Москвы, ни от района. Только не знаю как-то наши руководители Гаврилов и Павлов попали на скамью подсудимых за растрату. Без них меня поставили кладовщиком, но не долго это было. Когда Павлов и Гаврилов отбыли принудительные работы, возвратились опять в колхоз, меня снимают с кладовой и начали меня обливать грязью. Товарищи, я обращался два раза в район, чтобы не дать им хозяйничать, райзо* два раза давало предписание, чтобы поставить опять меня кладовщиком, но правление колхоза на это не обращает вни­мания.

Вот, товарищи, до чего теперь доводят людей книги и газеты. Не знаю, кому верить, практике или книгам.

Товарищи, я вам сообщаю, что эта книга (“Поднятая целина”. — Н. К. ) говорит сущую правду, что будет.

Только пожить, товарищ, хочется. Но жизнь не дорога, эту мы, путиловцы, пенсию имели до революции.

(ед. хр. 710, лл. 17—20 об.)

 

5 мая 1934 г.

Отзыв на книгу

Мих. Шолохов — “Поднятая целина”, роман, кн. 1-я, ГИХЛ, 1934 г., 1 р. 20 коп.

Книга возмутительно испещрена местными словами (провинциализ­мами), вернее, она написана не на русском языке, а на донском казачьем говоре, и это смазало ее достоинства. Откройте стр. 271 (это без всякого выбора) и Вы найдете до 14 вывихов: зараз (сейчас), нету (нет), вшов (вшей), про митингу (про митинг) и т. д. Тут же целые фразы: “нету зараз митингов!” Ведь это же целый букет из шипов, никто не превзойдет такого “художест­венного” языка. Что хотел показать или достичь автор, употребляя такие слова, как “хучь” (хотя), “ажник” (даже), на каждой странице? Фиглярство какое-то!

Шолохов до того защеголял, что часто пишет слова, какие на Донщине никто и не говорит: “раскакую” нужду, “споверх”! — почему бы уж не наспо­верх или еще что-нибудь нелепее.

Шолохов — донской казак, он старается показать, щегольнуть единст­вен­ным, что осталось от Всевеликого войска Донского, — исковерканным выговором донским.