Наш Современник, 2003 № 11

Отказ от Соглашения стал крупнейшей победой антиглобалистских сил. Хомский пишет: “В конфликте по поводу МСИ враждующие стороны обозначились как нельзя более отчетливо. С одной стороны, это индустриальные демократии...… С другой — “орды бдительных”, “группы особых интересов” и “маргинальные экстремисты” (уничижительные названия, которые буржуазные СМИ давали противникам проекта. — А. К. ) , требующие открытости и отчетности…... “Орды бдительных” столкнулись с наибольшей концентрацией власти в мире, а то и в мировой истории. С правительствами богатых и могущественных государств, с между­народ­ными финансовыми организациями...… И народный элемент побе­дил — вопреки столь ничтожным ресурсам и столь слабой организован­ности... Это замечательное достижение”.

Добавлю: оно стало возможным во многом благодаря тому, что такие люди, как Ноам Хомский, сорвали завесу секретности с планов мировой закулисы.

Хомский — прирожденный лидер антиглобалистов. Яркая и сильная индиви­дуальность. И в то же время как политическая фигура, как тип личности он характерен для посткоммунистического периода развития левой мысли.

Он не партийный функционер, вроде хорошо памятных руководителей зарубежных компартий. И даже не партийный теоретик типа Грамши или Лукача. Такие фигуры отошли в прошлое.

Хомский — независимый интеллектуал. Профессор знаменитого Масса­чусетского технического института — одного из ведущих вузов мира. Почетный доктор Лондонского, Чикагского, Кембриджского, Делийского университетов. Член Национальной академии наук США. Лауреат массы престижных премий.

Насколько мне известно, он не принадлежит к какой-либо партии. Не отожде­ств­ляет своих взглядов с определенной доктриной. Именно эта незави­симость придает его суждениям такую убедительность, а его критику неолибе­рализма делает неотразимой.

Представьте на месте Хомского даже не советского аппаратчика-идеолога, а куда более речистых теоретиков “еврокоммунизма”. Критикуя капитализм, им приходилось постоянно изворачиваться: ведь практика “реального социализма”, равно как и марксистско-ленинская теория, давали повод для инвектив, по крайней мере, столь же острых, как и западная действительность, которую они обличали. Они вынуждены были доказывать, что “наша” свобода свободнее. Что “наша” демократия демократичнее…...

За Хомским нет ни конкретной партии, ни партийной теории, ни практики государст­венного претворения этой теории в жизнь. С одной стороны, такое положение трагично. Как трагично сегодня само бытие левой идеи в мире, где социализм потерпел сокрушительное поражение. Развернуто наступление по всему фронту. Оттесняются на обочину, маргинализируются левые организации, издания, сама левая мысль. Трудящиеся — почитайте Лестера Туроу — лишаются социальных завоеваний, которые еще вчера считались само собой разумею­щимися.

С другой стороны, эта  б е з д о м н о с т ь  левой идеи делает ее  н е- у я з в и м о й. Перестав обустраивать воображаемый “рай на земле”, она занялась суровой аналитикой. Работой, которая всегда удавалась ей всего лучше. Утратив объект апологетики, сосредоточилась на критике — и выиграла в убедительности.

Собственно, Хомский апологетикой никогда не грешил. Он не был адептом “реального социализма”. Не случайно его книги в СССР не издавали. Хотя в борьбе с капиталистическим Западом они были бы куда более действенным оружием, чем сочинения штатных мыслителей Агитпропа.

Последователь Хомского, известный американский политолог профессор Роберт Макчесни так характеризует учителя: “Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь иной автор, кроме, вероятно, Джорджа Оруэлла, приближался к Хомскому в столь систематическом разоблачении правителей и идеологов как в коммунисти­ческом, так и в капиталистическом обществах, претендующих на то, что их общество является единственной формой демократии, доступной человечеству”.